Нет полной темноты. Всегда мы что-то видим. Пусть даже просто тень деревьев, Разорванное кружево ветвей на фоне неба. Нет полной тишины. И в самой тихой ночи Ты слышишь крик совы иль поезда гудок За лесополосой. Всегда мы что-то слышим Под звездами в ночи. Так вспомни же об этом, когда лежишь без сна И думаешь о том, что никогда не канет. Ни под холодным ветром, ни в мороз. Никто не позабыт. Я помню о тебе, И гром другого дня возденет руки, чтобы мы Надежду сохранили. Желанье загадай: И сбудется оно – хоть как-то, хоть когда…
Когда Селия замолчала, я не мог сказать ни слова. Душу мою захлестнуло невыразимое счастье – и одновременно печаль.
Селия смотрела на меня, ожидая реакции.
– Это самое трогательное, что я слышал в своей жизни! Невероятно! Вы – самая талантливая женщина в мире.
– Спасибо, Джон. Надеюсь, мне удастся вскоре это опубликовать. Редактор уже принял текст, но он не знает, когда выйдет книга – сейчас очень тяжело с бумагой.
Еще один самолет пролетел над домом, и я почувствовал, как Селия вздрогнула.
Мы молчали.
Неожиданно Селия поднялась и обратилась ко мне:
– А теперь мне нужно быстренько помыться. На кухне есть хлеб и консервы – если захотите сделать сэндвич. Простите, масла нет. Карточки – вы понимаете… – Она подошла к деревянному ящику, стоявшему возле постели. – Оставлю вас с радио, чтобы вы не скучали. Я быстро.
Она прихватила с собой какую-то одежду и вышла. Из ящика донеслись какие-то звуки. Я различил мужской голос. Я подошел к ящику и взял его в руки. На передней панели имелась мелкая металлическая сетка, откуда и исходил звук. Но ящик ни с чем не был соединен. Мне показалось, что им управляет магия. Мужской голос сообщил мне о новой тактике бомбежек, примененной на позициях немцев во Франции, и о том, как это способствует военным успехам. Затем мне рассказали о ходе военных действий в Средиземноморье. Говоривший несколько раз повторил название «Эль Аламейн». Повторялись и другие непонятные для меня слова – «танки», «русские», «Сталинград». Один пилот совершил сто перелетов через Атлантику. В Индии какие-то люди, которых называли «японцами», начали бомбить Калькутту. Слушая все это, я не мог не вспомнить о великой надежде отца Харингтона на объединение всех людей Земли. Мне стало ясно, что мир действительно сблизился – но только для того, чтобы удобнее было воевать.
Мужчина, выступавший по радио, закончил говорить и объявил, что сейчас можно будет послушать музыку. Чем дольше оставался я в этом доме, тем выше была вероятность того, что бомбы вот-вот его уничтожат. Но я не мог уйти, не простившись.
Заиграл какой-то веселый мотивчик. Я поднялся и принялся с тревогой расхаживать по комнате. На сундуке в углу комнаты стояло большое зеркало. Я увидел свою забинтованную голову. Перед зеркалом лежало множество мазей и карандашей – так много, что я и предположить не мог, для чего они нужны. Я видел книги в бумажных обложках с яркими рисунками. Возле постели стояли небольшие металлические часы. А потом я подошел к семейным портретам на стене – их было десятка два. И среди них я заметил изображение старика. Он сидел у окна библиотеки с книгой в руках, а рядом с ним стояла ваза с цветами. Лицо его показалось мне знакомым. Это был отец Эдвард Харингтон!
Я услышал, как открылась дверь. Селия подошла и остановилась за моей спиной. На ней была черная туника и серая шерстяная накидка. Волосы она вытирала белым полотенцем.
– Что здесь написано? – спросил я, указывая на слова под изображением отца Харингтона.
Селия придвинулась ближе и прочитала:
– «Человек, не знающий прошлого, не имеет мудрости». Это мой далекий предок по материнской линии.
– Что с ним произошло?
– Он был ректором собора и тратил все свое время на добрые дела ради бедных. Он способствовал открытию всех железных дорог в нашей стране.
– Благослови Господь отца Харингтона!
– Вы знаете его имя?
– Он был хорошим человеком – лучшим из всех, – сказал я, рассматривая изображения.
На одном из них я узнал сестру викария. Точнее на двух: на одном она была изображена с братом в молодости, на другом – уже в старости. Женщина лет семидесяти держала на руках младенца, а маленький ребенок стоял рядом с ней.
– Вот откуда ваш характер, – сказал я, указывая на изображения. – От Мэри Джорджианы.
– Джон! – изумленно воскликнула Селия. – Откуда вы их знаете?
Я извиняющимся жестом поднял руку.
– Нет, нет, мистрис Селия! Я не хотел вас тревожить. Простите! Простите меня!
– Откуда вы их знаете?
На ее лице был страх, а я не знал, что ответить.
– Скажите же мне!
– Я встречался с ними. В их доме.
– Но это невозможно!
– Я гостил в их доме в Саутернее. А утром, когда я проснулся, дом лежал в руинах. Виной всему кресты в небе, клянусь!
Селия готова была закричать, но сдержалась и ничего не сказала.
– Ваш дальний родственник был очень добр ко мне. – Я опустил взгляд на свою одежду. – Это его одежда.
– Наверное, вы сильно стукнулись головой.
– Я не виноват, мистрис Селия. Отец Харингтон сказал, чтобы я не пытался утопиться. Он показал мне свою библиотеку и свои книги, и картины в гостиной. Там была одна: всадник совершал прыжок над глубоким ущельем…
– Нет! Эта картина висит в доме моих родителей, в Корнуолле!
– И я слышал, как Джорджиана играла Моцарта на инструменте, который называли фортепиано. В комнате отца Харингтона была картина с изображением рыцаря и мальчика…
– Пожалуйста, пожалуйста, остановитесь! Замолчите! Не знаю, кто вы и откуда вы это знаете, но я не хочу этого слышать.
Я огляделся по сторонам.
– Он был добрым человеком, отец Харингтон. Я лишь хотел сказать об этом.
– Уходите! Пожалуйста!
Подойдя к двери, я оглянулся. Не так я хотел расстаться с этой доброй душой. Селия опустила голову. Она не хотела видеть меня. Я услышал низкий гул самолета, повернулся и стремглав сбежал по лестнице. Я поклонился миссис Харботтл, но никак не мог выйти из дома – я не понимал, как устроены новые замки. Когда я оказался на улице, над моей головой со страшным ревом пролетел самолет, и я проводил его взглядом. Самолет улетел на восток.
