Стены в кабинете Дебби окрашены в лимонный цвет, висят фотографии Наташи и Джейми: на самых первых еще совсем голенькие младенцы, а дальше уже школьники со щербатыми улыбками до ушей; несколько крошечных ксилографий, герои сказок: русалка, старая ведьма с веретеном, медведь с двумя розами, и — в совсем другом стиле — маленькая картина маслом, на которой изображен стол: гиперреалистичный деревянный стол, на столе синяя ваза и маленький кубик Рубика. Есть еще две картинки в белых рамках, которые нарисовала Наташа, когда была помладше: ваза с водянисто-красными и фиолетовыми анемонами; платье на стуле: синее платье, серый стул, многообещающие складки и пустота вокруг — может быть, случайная, а может быть, и нет.
Дебби продолжает печатать, но тут звонят в дверь, она вздрагивает и поворачивает голову на звонок. Продолжает печатать: "…упоительный свежий новый пурпурный цвет напоминает черничный сок с капелькой вмешанных в него сливок". И снова звонок, но уже не дверного звонка: звонит телефон, причем сигнал — один из новых, особенно тонко и противно жужжащих. Это главный редактор, спрашивает, сможет ли она присутствовать на совещании по обсуждению верстки. Она отвечает — вкрадчиво, с увещеваниями, ходит вокруг да около, надеется на снисхождение. Редактор "Места женщины" — мужчина. Он читает, но несколько презирает статьи, которые периодически печатаются в его периодическом издании, о чувстве вины работающей матери. Дебби решается на отвлекающий маневр и смешит его описанием того, в каких местах у бедняги Джейми умудрилась выскочить сыпь. "Вот ведь бедняга!" — квакает редактор прямо в ухо Дебби, больше никто в доме его не слышит.
По лестнице вверх и вниз по всем трем этажам раскатисто гуляет вой и свист со сложным ритмом, объемное крещендо, сопящее и сосущее; шкрябанье и гул на высокой ноте по временам прерываются неистовым грохотом и злобным завыванием на новый лад. Это ходит вперед и назад и пылесосит миссис Браун — и нужно сказать без обиняков, что без нее мир Дебби давно уже рухнул бы и развалился на части.
Миссис Браун появилась в доме десять лет назад по объявлению в местной газете. Наташе было четыре, Джейми должен был вот-вот родиться. Дебби нездоровилось, она пребывала в отчаянии и в страхе потерять работу. В объявлении она указала, что уборщица требуется в "семью художников", — в расчете если не на приязнь, то хотя бы на снисхождение к драным обоям и бесконечному бардаку. На объявление почти никто не откликнулся: пара художников-студентов, причем одна из них была незамужняя молодая мама, которая предложила по очереди сидеть с детьми, рисовать и заниматься делами по хозяйству; престарелая подслеповатая бывшая горничная, медлительная как черепаха; и миссис Браун. Цвет кожи у миссис Браун был не черным и не коричневым, а янтарно-желтым: цвета синяка, когда он желтеет перед тем, как окончательно сойти; только синяки бывают местами, а у нее этот цвет был сплошь. Шапка жестких цвета сажи волос, которые, наподобие короны карточного короля, торчат из-под цветастой головной повязки, туго стянувшей лоб на манер махровой повязки теннисиста или чепца старомодной служанки. Одежда у миссис Браун была тогда и остается теперь цветастой и удивительной: она сделана из того, что залеживается в магазинах секонд-хенд, обрезков лент; еще миссис Браун носит джемперы всех цветов радуги, связанные из остатков пряжи, из клубков размером с шарик для пинг-понга, которыми пренебрегают другие вязальщицы. На собеседование она пришла в нечищеном (впрочем, не слишком грязном) тренче кинозвезды — и не снимала его до тех пор, пока Дебби не произнесла пересохшими от волнения губами: "Думаю, мы, вы и я, можем поладить. Как вам кажется?" Миссис Браун решительно кивнула, приняла предложенную ей чашку кофе и сняла наконец свой тренч — под которым оказались шаровары какой-то толстой сливочного цвета ткани, из тех, какими обычно обивают мебель, с чудаковатым узором из распустившихся бутонов ярко-красных индийских цветов, райских птиц и каких-то неземных вьющихся растений; сверху — васильковый шерстяной джемпер, сплошь расшитый маргаритками, белыми хризантемами и оранжевыми с черным гибискусами.
Миссис Браун не слишком улыбчива. Ее лицо немного похоже на грубую туземную маску: треугольные щеки, длинный, прямой выдающийся нос, губы обыкновенно плотно сжаты. Выражение лица кажется чопорным, или мрачным, или настороженным, или, может быть, — эта мысль приходит в голову последней — смиренным. Ей нравится ходить по дому босиком: сама она объясняет, что не привыкла к такому горячему отоплению, подразумевая — если Дебби поняла ее правильно, — что отопление — нездоровая роскошь. Иной раз она без предупреждения подходит сзади, и поначалу Дебби ужасно пугалась и раздражалась, но теперь привыкла, полностью привыкла к миссис Браун и думает о ней с одним-единственным чувством: только бы та не решила от них сбежать! Конечно, подругой Дебби миссис Браун не назовешь, но для Дебби она самый близкий на земле человек, за исключением разве что членов семьи. Дебби и миссис Браун не делятся сокровенным, не сплетничают — просто в душе они знают все о страхах и невзгодах друг друга, ну или Дебби так кажется; тем не менее она сознает, что миссис Браун известно о ней самой больше, чем ей когда-либо будет известно о миссис Браун, поскольку именно в доме Дебби происходят их отношения. Миссис Браун стирает нижнее белье Дебби и убирает ее рабочий стол, складывает в аккуратные стопки ее личные и официальные, грозные и тайные письма. Миссис Браун пересчитывает бутылки и сметает разбитые стаканы после вечеринок (впрочем, никогда не угощается с чужого праздничного стола). Миссис Браун же меняет постельное белье на кровати Дебби.
На том решающем собеседовании Дебби, хотя и умирала от любопытства, не спросила миссис Браун о детях: сама Дебби терпеть не может, когда на собеседованиях ее спрашивают, есть ли дети у нее и как она намерена совмещать это с работой. Дебби осведомилась, есть ли у миссис Браун телефон, та ответила — да, есть, он просто необходим, и слово "необходим" произнесла четко и сухо, вот так, без объяснений. "Значит, вы всегда сумеете сообщить мне заранее… — сказала Дебби как можно дружелюбней и обходительней, — если не сможете прийти… Если у вас не получится прийти? Потому что если меня подведут, то мне придется искать на месте выход из положения… А это ну никак не годится". — "Думаю, я человек надежный, — ответила миссис Браун. — Конечно, соловья баснями не кормят, вам нужно убедиться на деле. Но вы не волнуйтесь, за исключением непредвиденных обстоятельств, за мной как за стеной". — "Форс-мажор", — кивает Дебби. "Ну да, и еще Хукер, разумеется", — замечает миссис Браун, не уточняя, кто же этот Хукер.
Дебби вскоре убедилась, что с миссис Браун, как та выразилась, и впрямь как за стеной. Еще она узнала, хоть и не сразу, что у миссис Браун два сына, Лоуренс и Гарет, второго друзья звали "Гари", сама же миссис Браун — никогда. Когда миссис Браун пришла к Дебби, мальчикам было восемь и десять. Сейчас Лоуренс уже учится в Университете Ньюкасла: там дешевле жилье, объясняет миссис Браун. Гарет ушел из дома, не имея толком ни образования, ни постоянной работы, как говорит миссис Браун — "подался в торговцы". "Сошелся не с теми людьми", — без подробностей уточняет миссис Браун. Хукер — отец Лоуренса и Гарета. Дебби не знает — и не спрашивает, — муж ли он миссис Браун. Когда Наташа и Джейми были совсем маленькими, Хукер время от времени врывался в жизнь миссис Браун, заявлялся в муниципальную квартиру, где она проживает и откуда сам Хукер съехал еще до того, как миссис Браун занялась уборкой у Дебби и других клиентов. Один из своих редких выходных миссис Браун провела в суде, где получила на руки запретительное предписание для Хукера, чтобы перестал ей докучать. Хукер бил миссис Браун: после его визитов у нее появлялись кровоподтеки на шее, шишки на голове и запекшаяся кровь цвета вина на губах. Только однажды Дебби застала миссис Браун в слезах, та сидела на стуле в ванной и плакала навзрыд; Дебби принесла ей кофе, сидела с ней, держала за руки и в конце концов отправила домой на такси. Миссис Браун в свою очередь заботилась о Дебби, когда у той была депрессия после рождения Джейми. Миссис Браун умела быть, когда надо, снисходительной, а когда надо — требовательной. "Я принесла вам супа: поешьте, иначе какой от вас толк?" Или: "Миссис Деннисон, поглядите: я принесла вам сына, он плачет и никак не успокоится, потому что хочет кушать. Хочет к маме на ручки!" Друг к дружке они обращаются "миссис Деннисон" и "миссис Браун". Эта вежливость оставляет между ними удобный промежуток, позволяет свободно дышать. Миссис Браун с негодованием вспоминала о тех нескольких днях, что пролежала в больнице с сотрясением мозга после одного из визитов Хукера: "Они там называют тебя "милая", "солнышко" и прочее. А я им говорю, что требую к себе уважения. Меня зовут миссис Браун, и никак иначе!"
