— Не слишком много, — сказал Канаш.
— Не слишком мало, — возразил Забродов. — У меня есть один хороший знакомый, полковник уголовного розыска. Так вот, этот полковник ходит вокруг вас, пытаясь собрать улики, доказывающие вашу причастность к некоторым несчастным случаям.
— Это его проблемы, — сказал Канаш.
— Согласен. Но мне улики не нужны, у меня совсем другая специальность. Говорю вам в последний раз: оставьте Аверкина в покое, уничтожьте информацию…
— Иначе?
— Иначе я вас раздавлю. Физически уничтожу.
— Послушайте, — раздраженно произнес Канаш, — убирайтесь отсюда! Вы вломились ко мне в кабинет и битых полчаса ломаете комедию, смысла которой я не понимаю. Это что, новый вид вымогательства? Так, вот, Забродов или как вас там, запомните: я возглавляю организацию, занимающуюся абсолютно законной деятельностью на основании выданной правительством Москвы лицензии, и я не боюсь ни милиции, ни бандитов, ни вас лично. Я не знаю никакого Аверкина, у меня нет никаких винчестеров, и мне некогда выслушивать ваши бредни. Я понятно выразился?
— Не совсем, — прежним фривольным тоном сказал Забродов, на которого гневная речь Канаша не произвела никакого впечатления. — Вы хотите сказать, что наша сделка не состоится?
— Вы просто проходимец, — заявил Канаш. Забродов широко, очень дружелюбно улыбнулся, словно только что услышал изысканный комплимент в свой адрес.
— Покойником я вас назвать не могу, — ответил он любезностью на любезность, — но вы очень близки к этому.
Канаш не ответил, демонстративно глядя поверх его головы. Забродов встал и, не прощаясь, направился к дверям. Уже положив ладонь на дверную ручку, он обернулся.
— Кстати, — сказал он, — возможно, вас не успели поставить в известность… Знаете, а Аверкин-то жив!
Он смотрел на Канаша, улыбаясь краешками губ Он отлично понимал, что нанес сокрушительный удар, и с удовольствием наблюдал за тем, как его противник цепляется за канаты ринга, пытаясь устоять на ногах, Канаш стойко перенес удар. В голове у него зашумело, мышцы лица вдруг онемели, утратив подвижность, но это продолжалось какую-то долю секунды и сразу же прошло.
— Рад за него, — сказал Канаш, — кем бы он ни был.
— А вы молодец, — похвалил его Забродов. — Не будь вы таким мерзавцем, я бы проникся к вам уважением.
— Обратитесь к врачу, — устало посоветовал Канаш. Илларион открыл дверь и остановился на пороге, с любопытством разглядывая пятерых плечистых мужчин, поджидавших его в приемной. Канаш снова заглянул в открытый ящик стола и медленно перевел взгляд на затылок Забродова. Искушение было велико.
Словно почувствовав его взгляд, Забродов обернулся.
— Это ваши сотрудники? Надеюсь, не все?
— Конечно, не все, — ответил Канаш. — А почему это вас интересует?
— Не хочется оставлять вас совсем без персонала. Мне дадут пройти или я как-нибудь сам?..
— Пропустите, — проворчал Канаш, обращаясь к охране. — Этот господин торопится к психиатру.
На улице Илларион сел за руль своего «лендровера», который терпеливо дожидался его за углом. Не торопясь заводить двигатель, Забродов опустил стекло со своей стороны и закурил, задумчиво глядя в окошко Пальцы его правой руки выбивали на потертом и поцарапанном ободе рулевого колеса какой-то сложный и быстрый марш. Со стороны могло показаться, что водитель старого оливково-зеленого «лендровера» о чем-то напряженно размышляет, но это было не совсем так. Мысли Иллариона текли неторопливо и плавно, и далеко не все они касались Канаша, Аверкина или беглого программиста Чека.
Ему не к месту вспомнился Сорокин, с которым Илларион не раз вел долгие споры о законности. «Смотри, Илларион, — говорил Сорокин после осмотра места очередного происшествия. — Ты мне друг, но истина, как говорится, дороже. Когда-нибудь ты просто вынудишь меня упечь тебя за решетку, и срок наверняка получится не маленький…» Илларион в ответ только разводил руками. «А что делать? Позволить себя убить?» — с самым наивным видом вопрошал он. «Ну да, ну да, — морщась, говорил Сорокин, знаю. Ты никогда не нападаешь первым и всегда уступаешь противнику право сделать первый выстрел… первый и последний. До сих пор все твои выходки можно квалифицировать как необходимую оборону, но ведь так будет не всегда. Когда-нибудь ты поскользнешься, и где гарантия, что я окажусь поблизости, чтобы не дать тебе шлепнуться в дерьмо?»
Илларион улыбнулся. В такие моменты Сорокин сильно напоминал ему персонаж из какого-нибудь отечественного теледетектива, снятого в застойные времена: этакий мудрый и проницательный полковник из МУРа, читающий нравоучения направо и налево и излучающий во все стороны свет добра и справедливости. Как правило, Сорокин начинал излучать это сияние уже после того, как дело было закончено, но Илларион не спешил тыкать его носом в это обстоятельство. В конце концов, если военный пенсионер Забродов может чем-то помочь полковнику Сорокину, то почему бы и нет? А если упомянутому полковнику хочется слегка поморализировать, чтобы снять стресс, — на здоровье.
«Пойми, полковник, — как-то раз сказал Илларион, слегка раздражаясь из-за особенно настойчивых наскоков Сорокина, — закон, которым ты все время машешь у меня перед носом, никогда не наказывает преступника. Вы, бравые стражи порядка, задерживаете совсем не того хитрого, наглого и беспощадного зверя, который тыкал ножом старушку или закладывал мины в подвалы жилых домов. Вы берете испуганного беглеца, а перед судом предстает вообще черт знает что — дрожащая тварь или, наоборот, кретин, вообразивший себя мучеником за идею и жертвой режима. Ни тот, ни другой опасности для общества уже не представляют. Это то же самое, что пристрелить собаку, которая покусала тебя в прошлом году. Если уж стрелять, то не дожидаясь, пока тебя укусят».
«Книжная заумь, — огрызнулся Сорокин. — Так, знаешь ли, можно далеко зайти. Допустим, ты способен контролировать свои действия и жить согласно этой своей философии, не превращаясь в… я не знаю… в маньяка-убийцу или, как ты говоришь, в мученика за идею. Ну а другие?»
«А при чем тут другие? — удивился Илларион. — Я — это я, и отвечать согласен только за себя и ни за кого больше. Семьи у меня нет, подчиненных тоже, а чтобы держать ответ за все человечество, нужно быть Иисусом Христом».
«То есть закон тебе не писан, — поддел его Сорокин. — Так, что ли?»
«Отчего же, — сказал Илларион. — Документы у меня в полном порядке, револьвер зарегистрирован, источники дохода известны и не вызывают никаких сомнений не только у прокуратуры, но даже у налоговой полиции, улицу я перехожу на зеленый свет, старушек не граблю, а с женщинами вступаю в связь только по обоюдному согласию. Что еще? Ах, да, самооборона… Ну, так самооборона — она и есть самооборона. Как в физике: действие равно противодействию. Или как в кино: кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет… Так что же тебя смущает?»
