Одно и то же событие очевидцы воспринимали по-разному. Сенатор Шаховской обращал внимание в основном на поведение «знатных господ» и их нынешний «вес» в придворном раскладе. Только на периферии происходившего он замечал восклицания солдат: «Здравствуй, наша матушка, императрица Елизавета Петровна!»448 Безвестный же польский дворянин и офицер на русской службе, также оказавшийся в открытом для всех дворце, видел прежде всего победителей-гвардейцев: «Большой зал дворца был полон Преображенскими гренадерами. Большая часть их были пьяны; они, прохаживаясь, пели песни (не гимны в честь государыни, но неблагопристойные куплеты), другие, держа в руках ружья и растянувшись на полу, спали. Царские апартаменты были наполнены простым народом обоего пола… Императрица сидела в кресле, и все, кто желал, даже простые бурлаки и женщины с их детьми, подходили целовать у ней руку»449.
Сам Шетарди, метрдотель его посольства и автор анонимного французского донесения от 28 ноября (9 декабря) 1741 года сообщали о ликовании на улицах, какое «никогда не было видано ни при коем случае». Английский же посол не замечал в народе никакой «общей радости». С Финчем был согласен и адъютант арестованного в эту ночь Миниха Христофор Манштейн, чьей карьере в России переворот положил конец: «Когда свершилась революция герцога Курляндского, все были чрезвычайно рады: на улицах раздавались одни только крики восторга; теперь же было не то: все смотрели грустными и убитыми, каждый боялся за себя или за кого-нибудь из своего семейства»450.
Едва ли можно объяснить эти разноречия только предвзятостью указанных сочинений: и у их авторов, и у других представителей круга, к которому они принадлежали, реакция на очередную «революцию» могла быть на самом деле неоднозначной. Но одно обстоятельство осталось памятным для всех — небывалое доселе выдвижение гвардейского «солдатства». «Они и считают себя здесь господами, и, быть может, имеют для этого слишком много оснований», — передавал свои впечатления от начала нового царствования английский посол Финч.
К восьми утра «генеральное собрание» в старом дворце Елизаветы завершилось составлением новой формы титула, присяги и первого манифеста нового царствования. В манифесте объявлялось, что в правление младенца-императора произошли «как внешние, так и внутрь государства беспокойства и непорядки, и следовательно, немалое же разорение всему государству последовало б». Поэтому все верные подданные, «а особливо лейб-гвардии нашей полки, всеподданнейше и единогласно нас просили, дабы мы… отеческий наш престол всемилостивейше восприять соизволили». Это было сделано по «законному праву»: как «по близости крови», так и по «единогласному прошению»451. Вслед за тем Елизавета приняла орден Святого Андрея Первозванного, объявила себя полковником всех четырех гвардейских полков и показалась с балкона войскам и толпе.
В третьем часу пополудни, согласно записи в придворном журнале, пути двух принцесс окончательно разошлись. Елизавета в качестве новой императрицы переселилась во взятый ею ночным «штурмом» Зимний дворец. После состоявшегося под гром пушек молебна и официальных поздравлений должностные лица и собранные вокруг дворца полки присягнули новой государыне. Анна Леопольдовна с мужем, сыном и дочерью остались ждать решения своей участи, а их сторонники к вечеру «переехали» в казематы Петропавловской крепости.
Победители и побежденные
Приказы, полученные полками гвардии в течение 25–27 ноября 1741 года, обещали солдатам «материнскую милость» и покровительство Елизаветы, вновь дозволяли, как при Петре Великом, приходить во дворец именинникам и обращаться с просьбами о крещении детей, но и напоминали о непременной обязанности принести государыне присягу и явиться с поздравлениями к «ручке ее императорского величества». Правда, «дойти до ручки» удалось не всем — 26-го началась раздача вина по ротам. Последующие приказы требовали, чтобы командиры «унимали» загулявших гвардейцев, которые «по улицам пьяные шатаютца»452. Гулять было на что: полки получили жалованье «не в зачет» (72 178 рублей), гвардейцам вновь стали раздаваться «крестинные» (8517 рублей) и «именинные» (25 551 рубль) деньги453.
На высочайшие милости рассчитывали не только они. На императрицу обрушился поток челобитных, только в 1742 году их поступило более двух тысяч454. Просили о выдаче жалованья, о пересмотре судебных решений, а прежде всего о наградах и чинах, заслуженных и незаслуженных. Возник даже новый литературный жанр: со всех сторон отправлялись Елизавете письменные поздравления со «счастливым восшествием» на престол, составившие увесистый том455.
Однако щедрых денежных пожалований после переворота было немного, если не считать подарков доверенным фрейлинам и «чрезвычайных дач» А. П. Бестужеву-Рюмину, принцу Л. Гессен-Гомбургскому, барону И. А. Черкасову и лекарю А. Лестоку, получившим соответственно 19 833, 10 тысяч, 7 тысяч и 15 тысяч рублей456. Зато в 1742–1744 годах прокатилась очередная «волна» раздач недвижимости. По уже сложившейся традиции имения и дома Миниха, Остермана, Левенволь-де, Головкина, Менгденов частью попали в состав дворцовых земель, частью достались новым владельцам. В их числе были и возвратившиеся из ссылки В. В. Долгоруков, дети А. П. Волынского, родственники его «конфидентов», А. М. Девиер и лица из окружения новой императрицы — ее фавориты A. Г. Разумовский и А. Я. Шубин, В. Ф. Салтыков, М. И. Воронцов, А. П. Бестужев-Рюмин, духовник Елизаветы Ф. Дубянский, секретарь И. А. Черкасов, камергер Н. Корф, генерал Д. Кейт, будущий фельдмаршал С. Ф. Апраксин457.
Среди награжденных за «известные ее императорскому величеству заслуги» были и гвардейские офицеры: капитаны Преображенского полка А. Аргамаков и И. Мячков, капитан Измайловского полка В. Нащокин; однако трудно сказать, связаны ли эти «заслуги» с их участием в перевороте, так как в самой акции 25 ноября они не были задействованы. В 1742 году было роздано 48 879 душ; из них главные герои — гвардейцы — получили 8773 души, а их предводители (девять человек во главе с Ю. Грюнштейном) — 5518 душ; таким образом, гвардейцам досталось более четверти всех пожалований. Всего же в 1742–1744 годах в раздачу пошла, по нашим подсчетам, 77 701 душа (включая крепостных, возвращенных вместе с прежде конфискованными вотчинами В. В. Долгорукову, родственникам Д. М. Голицына, детям А. П. Волынского и попавших в опалу его единомышленников)458.
Официальные документы и донесения послов позволяют говорить о сложившемся при новой императрице «совете одиннадцати», куда вошли и деятели прежних правительств — И. Ю и Н. Ю. Трубецкие, А. М. Черкасский, А. И. Ушаков, опытные придворные Н. Ф. Головин, А. Б. Куракин, А. Л. Нарышкин, и елизаветинские выдвиженцы — только что возвращенный из ссылки А. П. Бестужев-Рюмин, старый петровский генерал Г. П. Чернышев, фельдмаршал П. П. Ласси, генерал B. Я. Левашов459. Это была временная комбинация: в кругу вельмож выдвигались новые лидеры, прежде всего Бестужев-Рюмин. Ему был возвращен чин действительного тайного советника, в декабре он был назначен сенатором и вице-канцлером, а в марте 1742 года — заведующим почтой империи. Лесток занял пост лейб-медика с чином действительного тайного советника. Вслед за ними получили свои первые должности камергеров двора братья П. И и А. И. Шуваловы и М. И. Воронцов — им принадлежало будущее елизаветинского царствования.
