Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
Любовь и многомужество: танец лам
Я предпринял долгие и сложные маневры, чтобы сесть рядом с Пемой Чоки, но в конечном счете добился успеха. Сначала дорогу мне преградил Вангчук, который непременно хотел поговорить со мной о фотоаппаратах. («У меня отличная цейссовская оптика, но я не знаю, как пользоваться затвором».) Потом был Джигме, который хотел поделиться со мной планом раздать лыжи почтальонам, которые ходят через Гималаи. («У нас должна быть экспресс-доставка круглый год».) В конце концов, большой лама как раз собрался что-то мне рассказать, но я заметил свободное место рядом с принцессой и прыгнул на него. Я занял его перед самым носом настоятеля Тумлонга.
Большие белые палатки с обычными синими узорами поставили накануне вечером напротив большого гангтокского храма. Центральная палатка предназначалась для гостей, и таких было много. Сзади стояли скамьи, стулья посередине, и диваны в первом ряду. Танец должен был вот-вот начаться. Оркестр из пяти-шести лам разместился в павильоне перед храмом. Два молодых монаха с сильными легкими должны были дуть в тунгчены, пятиметровые трубы, которые выдают ноты басом, как далекий гром, а двое других – в гьялинги, маленькие серебряные трубы с писклявым голосом. Еще были барабаны и цимбалы, чтобы задавать ритм.
На несколько минут тяжелые тучи, висящие над горами в это время года, разошлись, и, сверкая на солнце, показалась Канченджанга, третья высочайшая гора в мире. Все сочли это благоприятным знаком. На самом деле танец устраивался в честь бога Куберы, который живет на Канченджанге.
Кубера, по легенде, тысячу лет вел крайне аскетическую жизнь, после чего Брахма решил наградить его. Брахма наделил его бессмертием и сделал хранителем сокровищ земли и дал право раздавать их людям по своему усмотрению. Буддизм перенял Куберу у индуизма, и впоследствии он переселился в Тибет, пройдя через разнообразные метаморфозы и слившись в процессе с другими божествами. Он стал богом войны и военной силы, а также хранителем севера. Именно в этой сложной форме он также почитался как божество великой гималайской горы вместе с его спутником Махакалой («Великий Черный»), командиром Защитников веры. Так, по крайней мере, рассказал мне Энче Каси, который пришел и сел рядом с нами.
Гостевая палатка была битком набита. Собрались все местные шишки, а также некоторые индийцы и белые, приехавшие из Калимпонги и Даржилинга. Я также заметил нескольких жен, сестер и дочерей британских и американских туристов или местных жителей. По сравнению с Пемой Чоки они походили на вьючных лошадей рядом с чистокровным скакуном. В таких случаях Пема Чоки, оценив ситуацию одним взглядом, тут же принимает позу робкой скромности, как будто она лишь простой полевой цветок, который случайно забрел в оранжерею с орхидеями. Все, в том числе женщины, выискивали ее, звали ее, окружали ее, чувствуя, что они сделали редкое открытие, и хотели показать ее остальным и иметь удовольствие заботиться о ней. То и дело, пообщавшись с гостями, она возвращалась на место, и мы продолжали разговор. Она смеялась. Она знала, что я раскрыл ее маленькую игру.
– Вы когда-нибудь примеряли европейскую одежду? – спросил я ее.
– Папа ни за что не позволит, он очень строг насчет этого… Я меряла европейскую одежду один раз, тайком, в Даржилинге, но мне не понравилось. Папа слишком умен, чтобы сказать мне прямо, что одежда, которую я ношу, вырабатывалась веками, чтобы подходить к форме наших монгольских тел, скрывать наши слишком короткие ноги и подчеркивать шею и лицо, которые часто очень красивы…
Танец начался. Обязанности хозяйки снова увели Пему. Махараджа возлагал большие надежды на то, что прием окажется успешным, и очень рассчитывал на помощь дочери.
Между тем примерно тридцать монахов танцевали на площадке перед нами. Они были одеты воинами – воинами хана Хубилая, воинами, которые могли быть в конвое Марко Поло. Они ритмично крутились друг вокруг друга с размеренным и торжественным темпом, который называется дордже-дро, «шаг молнии». Это был не столько танец, сколько ритуал, величественная, чуть гротескная и немного печальная средневековая мистерия. Одетые воинами монахи разрубали воздух мечами, рассекали злых духов надвое, натрое, на тысячу кусков. Оркестр задавал ритм музыкой, которую Монтень назвал бы «мерной, строгой, выдержанной в спондейном ритме».
В какой-то момент вышел глашатай и медленно пропел воззвание к Кубере: «О, сокрушитель врагов, виновных в десяти тысячах грехов! О, принц хранителей этой благородной рисовой страны! О, господин всех духов, называемый Вершиной Джанги! О, воинственное божество военной юности…»
Махараджа, завернутый в парчовый халат в золотых цветах и в шляпе дожа на голове, сидел в довольно строгой позе на длинном голубом диване и следил за каждой фазой священной мистерии из-за темных очков. Он был геральдическим и точным, чем-то между лилией и научным инструментом. Рядом с ним сидела жена начальника политического департамента с видом достойным и чуть холодным, но исполненным характера, последнее прощание викторианской Англии с Азией мечты и выдумки.
В новом взрыве солнечного света Кубера лично появился в дверях храма, весь покрытый золотом, парчой и шелком, в красной маске, которая сверкала в ярком солнце; это было красиво, фантастично, метафизично. Это был момент чрезвычайно волнующий для всех сиккимцев. Дети завизжали, девушки захлопали, старики, спустившиеся с гор, затаили дыхание и изумленно не сводили глаз. Кубера, которого играл большой, сильный лама, превосходный танцор, спустился по ступенькам и начал долгую серию вращений и внезапных прыжков с многочисленными паузами и сложными балансирующими движениями, которые требовали многомесячной тренировки. Трубы длиной в пять с лишним метров взорвали тишину триумфальным грохотом.
Пема Чоки тихо вернулась и сидела между Энче Каси и мной.
– Посмотрите на маску! Разве не чудесно? – сказала она. – В этом году ее обновили. Красный лак великолепен… Кстати, как называется та помада, которую я просила вас прислать? Вы наверняка забыли, правда?
– Рив… Раб… Сейчас что-то не могу вспомнить.
– «Ревлон», «Холостяцкая гвоздика»… Даже не смейте опять забыть! Я же полагаюсь на вас, вы должны прислать мне ее из Калькутты. Вы же не забудете?
Теперь наступила очередь Махакалы, Великого Черного. Еще один глашатай вышел и пропел еще одно воззвание к главе Защитников веры. Слуга в красной униформе прошел мимо с подносом.
– Не хотите чаю? – спросила меня Пема Чоки. – Это не тибетский чай, обыкновенный; я вам его заказала.
Слуга налил нам чаю. Музыка кончилась славным взрывом диссонанса между храмом и небом. Комическая, ужасная, поразительная маска блестела на солнце.
– Мне нравится тибетский чай, – заметил я.
– Чепуха, это просто комплимент; или вы говорите так, чтобы выставить себя великим путешественником! Вы глотаете его, как лекарство, и говорите: «Хорошо! Ягпо!», но вы меня не проведете!
Пема засмеялась, ее белые зубы сверкнули на солнце. Через несколько минут она рассказала мне про своего жениха.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
