Отец Нил осознал в те дни, что главное для пустынника — это прежде всего особый настрой мысли и души. Так можно жить и в аббатстве, и в Центре многолюдного города. Необходимо лишь особое состояние внутреннего отречения, отказа от всех привычных ориентиров общественной жизни.
Крайняя бедность жилища очень скоро стала для него настолько безразлична, что он даже мало-помалу перестал ее замечать. Рядом с отшельником он почувствовал присутствие какой-то неожиданно мощной и щедрой силы, отогревающей душу. Сперва он воспринимал ее как нечто, идущее извне — от природы, от соседства молчаливого старика. Потом понял, что она родственна иной силе, присутствующей в нем самом. И что если быть внимательным, ощутить и принять ее, то этого и довольно, все остальное — лишнее, напускное. И тогда не будет больше ни житейских неудобств, ни одиночества, ни страхов.
И тогда, может быть, прошлое и его боль тоже утратят всякое значение.
Однажды, когда Беппо, забежавший обновить их запасы хлеба, ушел, отшельник, пригладив бороду, обратился к нему:
— Почему ты до сих пор ломаешь голову над вопросом, что значили мои первые слова при встрече: «Я ждал тебя, сын мой»?
Этот человек как будто читал его мысли!
— Ну Вы же не были со мной знакомы, ничего обо мне не знали, вас никто не предупреждал о моем приходе!
— Я знал тебя, сын мой, и мне ведомо о тебе то, что ты и сам не подозреваешь. Вот увидишь, живя здесь, ты научишься видеть не только глазами, как Иисус — после того, как он побывал в пустыне. Именно такой дар помог ему узреть Нафанаила под фиговым деревом. Я знаю, сколько ты выстрадал, и знаю почему. Ты ищешь сокровище, ключом к которому не владеют даже церкви, они могут лишь показать направление, ведущее к нему, если, конечно, вместо этого не загородят дорогу.
— А вы знаете, кто был тринадцатым апостолом?
Отшельник тихонько засмеялся, в его глазах засветились огоньки:
— Ты думаешь, чтобы знать, всегда нужно иметь доказательство?
Он помолчал, словно забывшись, взгляд его задумчиво блуждал по долине, где беззвучно скользили тени облаков, проплывающих в вышине. Потом старик вновь заговорил:
— Все можно понять только изнутри. Познание — лишь кора на дереве, ее нужно отодвинуть, чтобы нащупать сердцевину. Это касается не только камней, растений, живых существ, но и Евангелий тоже. В старину такое постижение изнутри звалось гнозисом, и многие были отравлены этим знанием и решили, что они выше всех, нарекли себя «катарами», что по-гречески означает «чистые». На Тот, о Ком говорят Евангелия, Тот, Кого ты познаешь в молитве, не выше тебя и не ниже: Он с тобой. Реальное присутствие рядом с тобой Иисуса — это сила, которая и объединяет тебя со всем сущим, но и отделяет от него. Ты уже почувствовал это раньше, а здесь придешь к этому окончательно. Вот зачем ты пришел сюда.
Я ждал тебя, сын мой…
90
Рим безучастно наблюдал, как кардинал Эмиль Катцингер вновь взял в свои руки Союз Святого Пия V. От имени папы он сам назначил нового ректора вместо неаполитанца Алессандро Кальфо, скоропостижно скончавшегося и не успевшего передать преемнику перстень с камнем в форме гроба, напоминающий о необходимости хранить главную тайну католической церкви — безвестную могилу, где упокоился Тот, Кого распяли в Иерусалиме.
Он избрал этого ректора из числа оставшихся Одиннадцати, пожелав, чтобы тот был молод, ибо ему потребуется много сил для борьбы с врагами человека, превращенного в Христа и Бога. А ведь они не замедлят снова поднять голову, так было испокон века, еще с той поры, когда пришлось уничтожить память о самозванце, претендующем на право считаться тринадцатым апостолом.
Надевая на безымянный палец правой руки избранника кольцо с бесценным гелиотропом, он улыбнулся черным глазам, безмятежным, словно гладь горного озера. Антонио же лишь подумал, что становится отныне недосягаем для длинных щупалец «Опус Деи». Уже второй раз сын обер-лейтенанта Герберта фон Катцингера и воспитанник гитлерюгенда оказывает ему протекцию. Но он еще потребует плату за услуги. В сейфе Союза Антонио нашел досье с пометкой «Конфиденциально», озаглавленное именем кардинала. Если бы новоиспеченный ректор его открыл, то обнаружил бы там документы на бланках со свастикой, касающиеся его могущественного покровителя. И убедился бы, что не все они появились на свет до мая 1945 года. Некоторые составлены позднее.
Однако он не стал ее открывать, а сразу передал в собственные руки его преосвященства, который тут же отправил все это в специальную машину для измельчения бумаги, имевшуюся в ведении Конгрегации вероучения.
Отец Бречинский, по-прежнему облаченный в строгую черную сутану, смотрел, как мимо проплывают печальные ландшафты Польши. Когда он работал у себя в книгохранилище, за ним явился Антонио и без объяснений отвез на центральный вокзал Рима, С того момента, как это произошло, поляк утратил способность мыслить связно. Проехав на поезде всю Европу, теперь он ехал по равнинам родины. Он не испытывал никаких чувств при виде родных мест, хотя и удивлялся этому. Потом вдруг резко выпрямился, глаза его за круглыми стеклами наполнились слезами, он увидел название стремительно пролетавшей мимо маленькой провинциальной станции — Собибор. Здесь был концентрационный лагерь, к которому стягивалась дивизия «Аншлюс» перед поспешным отступлением на запад. Уходя, она гнала перед собой последних поляков — заключенных, их убили здесь же, перед самым приходом Красной Армии. Среди них были все, кто еще оставался в живых из его родни.
А его самого несколькими днями раньше спрятал, пренебрегая опасностью, в своей тесной краковской квартирке молодой священник Кароль Войтыла. И тем спас от облавы, которую устроил немецкий офицер, только что сменивший на посту убитого польскими партизанами Герберта фон Катцингера.
Отцу Бречинскому придется сойти на следующей остановке. Там, при маленьком уединенном Монастыре кармелиток, его преосвященство кардинал Катцингер предписал ему обитать в дальнейшем. Мать настоятельница получила специальные указания в конверте с гербом Ватикана: священник, который посылается к ней, никогда не должен принимать никаких посетителей, равно как и поддерживать письменные или любые другие контакты с внешним миром.
Он нуждается во внимательном присмотре и абсолютном покое. И, без сомнения, будет нуждаться в этом долгое время.
91
Зал встал на ноги, все как один: последний концерт Льва Барионы в Риме собрал столько народу, что помещение Академии Святой Цецилии было переполнено. Израильтянин собирался играть Третий концерт для фортепиано с оркестром Камилла Сен-Санса, продемонстрировав в первой части свое виртуозное мастерство, во второй — неподражаемую беглость пальцев, в третьей — чувство юмора.
Пианист вышел на сцену и, по обыкновению не взглянув на публику, прямиком прошел к инструменту и сел. Когда дирижер подал знак, лицо музыканта вдруг застыло, и он взял первые торжественные аккорды, зазвучала романтическая тема, подхваченная оркестром.
