Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
Другой заместитель командира полка, подполковник Неклюдов, напоминавший нам, молодым лейтенантам, недавно сменившим петлицы на офицерские погоны, своей аккуратной бородкой и манерами классических представителей офицерства старой русской армии, был тогда в солидных летах, на фронт его не отправили, а сразу по окончании войны уволили в запас.
Рассказал мой командир и о дочери подполковника Неклюдова, библиотекарше нашего полка, яркой звезде концертов полковой самодеятельности. Концерты эти регулярно, почти раз в месяц, устраивались в честь проводов маршевых рот, отправляемых в действующую армию. Я до сих пор помню ее сильный, проникновенный грудной голос, ее «Над полями, да над чистыми». Профессиональной певицей она так и не стала, хотя, по моему мнению, у нее были для этого все данные, кроме, пожалуй, возраста. Учиться вокалу ей было уже поздновато.
Вот такой экскурс в прошлое случился у нас в ярославском госпитале. А тогда, в 43-м, после отъезда Риты с госпиталем из Уфы, у нас наладилась переписка, настоящий «почтовый роман». Из ее писем я узнал, что они обосновались в Туле, даже помню, что госпиталь размещался в школе на улице Красноперекопской. (Много лет спустя, когда после войны мне доводилось служить близ Тулы, мы побывали там.)
Уже потом, когда и я оказался на фронте, Рита мне сообщила, что теперь их госпиталь вошел в состав Белорусского фронта. Так еще раз судьба свела нас тогда на одном фронте войны, что и позволило нам там встретиться и уже больше не расставаться.
В эту пору у меня, как и у многих влюбленных молодых людей, «прорезалась» поэтическая страсть, и я писал своей знакомой стихи и даже целые письма в стихах, конечно, далеко не совершенных. Вот некоторые из тех стихов:
Много пережил за дни разлуки,
сомневался в верности, в любви.
Мне приснилось, что ты свои руки
все запачкала в моей крови.
И что ты меня перевязала
в полутемной комнатке пустой
бомбами разбитого вокзала.
То был сон…Но ты была со мной!
А вот еще одно, из другого письма:
В день, когда пробьют часы Победу
и в мире станет радостней, светлей,
мы будем вместе. Радости и беды
делить согласна до последних дней?
Тогда отметим сразу дни рожденья,
которые прошли, которым еще быть,
а если доживем до Дня Победы,
не будем уставать Судьбу благодарить!
И не только ей посвящал я свои немудреные стишки, но и многим своим фронтовым друзьям. Просто иногда стихи слагались сами собой в честь каких-нибудь событий на боевом пути нашего штрафбата.
Небольшая часть тех фронтовых записей у меня сохранилась, кое-что я вспомнил и решился на издание сборника «Штрафбатовских стихов». Подумав, добавил туда и стихи других авторов, созвучные этой теме, снабдив их подробными комментариями. Конечно, большинство моих стихов примитивны, но даже сейчас они пахнут тем пороховым временем, той гарью войны, которой мы дышали, в которой жили, любили, страдали, погибали… В некоторых предшествующих главах я, так или иначе, касался высоких чувств, которые вселяли уверенность в победе, прибавляли силы в самые трудные минуты. И теперь, спустя много лет, во мне не иссякает убежденность, что именно они, эти высокие чувства любви, в первую очередь к Родине, к матери своей, были тем талисманом, который не один раз отводил от меня смертельную опасность в столкновениях с реальностями войны, с ее пулями, минами, танками, бомбами…
А тогда, в польском городке Лохув, куда мне неожиданно удалось вырваться с Наревского плацдарма на свидание, рано утром, одевшись в отутюженное матерью Риты обмундирование, я должен был тронуться в путь, чтобы прибыть в указанное место не позднее определенного мне срока. Да и не в моих правилах быть неточным. Развернул карту, нашел на ней указанные мне комбатом две деревушки, Буду-Пшитоцку и Буду-Куминьску, что недалеко от шоссе Брест – Варшава, между городом Калушином, известным мне еще по пребыванию в госпитале, и городком Рембертув, одним из пригородов Варшавы на восточном берегу реки Висла. Показал эти деревушки на карте Рите. На всякий случай. Тем более что, по моим предположениям, я буду там находиться не менее двух-трех, а то и более недель. Нам предстояло в соответствии с распоряжением командующего фронтом маршала Рокоссовского освобождать там от дальнейшего «штрафа» отвоевавшихся штрафников, которые достойно проявили себя в боях или у которых истек срок пребывания в штрафбате. И, конечно, принимать новое пополнение, формировать из него боеспособные подразделения и готовить их к новым, предстоящим боям.
Как мне поведала тогда Рита, в их госпитале постоянно действовал коллектив художественной самодеятельности, развлекавший, как мог, раненых. В нем она считалась солисткой в танцевальной группе. Так вот, в периоды затишья в боевых действиях, когда в госпитале не так много раненых и нет наплыва новых, этот коллектив по планам политуправления фронта «гастролирует» по воинским частям, находящимся на отдыхе или на переформировании. И кто знает, не занесет ли попутным ветром их самодеятельность куда-нибудь поближе к нам. Хотя за всю войну нас, штрафбатовцев, так ни разу и не побаловали радостью быть зрителями таких концертов, а тем более – концертных бригад артистов-профессионалов. Тогда в госпитале уже ходили слухи о возможном выезде их с концертами вроде бы в район города Седлеца, а он несколько восточнее Калушина. Вот мы и подумали, не «подкинет» ли нам судьба «ответного визита»? Теперь уже Риты ко мне. В таких случаях говорят: «Как в воду глядели!»
К исходу дня добрался до указанных комбатом деревень, нашел штаб. Встретил там нового замполита майора Казакова, назначенного к нам совсем недавно. Немного удивился, увидев еще нескольких новых офицеров – политработников, видимо, прибывших в батальон тоже недавно, но там, в окопах на плацдарме, они не появлялись. Комбат, когда я доложил о своем прибытии в установленный им срок, удовлетворенно хмыкнул и указал мне место размещения моей роты в деревне Буда-Пшитоцка, куда я и направился.
Встретили там меня уже разместившиеся офицеры, Федя Усманов, Жора Ражев и все-таки «прикомандированный» к моей роте командир взвода пулеметной роты Жора Сергеев. Здесь же недалеко разместился и командир роты «ПТР», мой давний друг Петя Загуменников, и командир минометного взвода Миша, или, как его все звали, Муся Гольдштейн. В общем, мои боевые друзья снова были рядом со мной. Для меня мой ординарец, а им был теперь уже немолодой, лет около сорока, бывший капитан Николай (фамилию не помню), облюбовал дом одинокого поляка по фамилии Круль. Поначалу мы полагали, что его фамилия по-русски должна звучать, как кролик, но он с гордостью утверждал, что не кролик, а король. Ну, король так король.
Дом был неказистый, но нам досталась одна большая комната, «для заседаний военного совета» роты, как выразился Федя Усманов, и две небольшие – одна для меня, другая для ординарца. Пан Круль, как мы его величали, был почему-то одинок, ни жены, ни детей, но на него и его немалое хозяйство работал добрый десяток батраков и батрачек, не угнанных в немецкое рабство, как мы привыкли видеть это в Белоруссии и на Украине.
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 130
