Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
Я слушал его с жадностью начинающего шпиона, нечаянно угодившего на закрытую правительственную вечеринку по случаю изготовления какого-нибудь сверхсекретного оборонного чертежа. И в очередной раз поражался, как мало оказывается знаю о Мире, в котором живу. С одной стороны, стыд и позор, а с другой, у меня впереди ещё столько чудесных открытий, что при моих темпах усвоения информации хватит ещё на пару тысяч лет практически непрерывного счастья.
А потом, если заскучаю, можно будет всерьёз заняться ботаникой.
— И если уж это вино жёлтое, значит, ягоды для его изготовления выращивали на искусственной почве, специально привезённой то ли от нас, то ли откуда-нибудь из Чунчони, — заключил Иллайуни. — Огромная редкость, товар для внутреннего рынка, производят всего сто дюжин бутылок в год на радость местным гурманам, до наших берегов оно обычно не добирается. А я, видишь, всё-таки раздобыл!
Он натурально сиял от гордости. Оставалось надеяться, что это Шихумское жёлтое окажется не особо крепким и не собьёт меня с ног. Потому что отказаться от выпивки в такой ситуации — беспредельное, непростительное свинство.
Ну, по крайней мере, по ощущениям вино было совсем слабым. Такой умеренно приятный слегка забродивший компот.
— Каково оно на вкус? — с любопытством спросил Иллайуни.
— Сладкое с небольшой кислинкой, — ответил я, деликатно оставив при себе неуважительное сравнение с компотом.
— О, значит плохи твои дела! — констатировал он.
Особого сочувствия в его голосе, надо сказать, не было. Из чего я заключил, что вряд ли умру в ближайшие несколько минут.
Но всё-таки спросил:
— Почему плохи?
— Считается, что вкус Шихумского жёлтого целиком зависит от настроения пьющего. Счастливым людям оно кажется горьким, довольным собой и жизнью — терпким. Кислый вкус для тех, кто испуган или просто растерян. А сладким это вино становится, когда его пьёт человек, у которого случилась беда.
— Ну, по крайней мере, для меня оно не приторно-сладкое, — улыбнулся я. — А только слегка сладковатое. На настоящую беду не тянет, а на крупную проблему — в самый раз. Ну так логично: у нас с самого утра магистры знают что творится. Я, собственно, пришёл к тебе спасаться.
— Думаешь, я захочу тебе помогать? — удивился Иллайуни. — Брошу свои дела, чтобы заняться твоими? Плохо же ты разбираешься в людях, если питаешь такие иллюзии на мой счёт.
— В людях я вообще не разбираюсь, факт. Тем не менее, ты уже помогаешь: отвлекаешь меня от этой грешной проблемы. Самим удивительным фактом своего существования. Извини, что говорю так откровенно, просто мне показалось, с тобой глупо хитрить: мы все у тебя как на ладони.
— Как на ладони, да, — задумчиво согласился он. — Но только громкость, ритм и направление полёта. Я не читаю твои мысли. И вообще ничьи. Большое облегчение! Не хотел бы я ещё и это уметь. Я бы вообще с радостью знал о людях меньше, чем приходится. Гораздо приятней иметь дело с собственными иллюзиями, чем с затейливыми результатами безответственной игры природы. Хотя бывают приятные исключения: те, кого я бы не выдумал, даже если бы захотел.
— Это правда, — подтвердил я. — Самые драгоценные люди — те, кого я не сумел бы выдумать, дав волю воображению. Впрочем, мне на таких везёт.
— Тебе вообще везёт, — заметил Иллайуни. — Только потому и жив до сих пор. Знаю я вас, таких звонких. Все бесприютные смерти этого Мира слетаются к вам, как вайны на звон корабельных колоколов, знают, что будет еда.
— Кто такие вайны?
— Птицы. Просто морские птицы. Крупные, с зеленовато-белыми перьями и чёрными крыльями. Неужели ты никогда их не видел? Они встречаются на всех побережьях, кроме, разве что, арварохского: там им не выжить. В Арварохе вайны не охотники, а еда. Но ты-то явно не из тех краёв.
— Не из тех, конечно. Просто живу вдалеке от моря. Так уж нелепо получилось, что Ехо построили не на морском берегу.
— Оно и к лучшему, — заметил Иллайуни. — Такому большому городу с живым сердцем и непростым характером следует стоять подальше от моря. А не то море заразится его волнением, станет трижды в день выходить из берегов, и городу быстро придёт конец. Всё равно что человеку вроде тебя взять в любовники кого-нибудь из моих сородичей. Очень красиво — первые два-три дня. А потом можно начинать делать ставки, кто кого раньше прикончит. И каким способом.
— Надо же. Никогда не смотрел с этой точки зрения на приморские города. Получается, им лучше быть небольшими и тихими?
— Да нет, почему же. Можно и крупными, и шумными. Но тогда пусть будут торговыми. Роскошными и неухоженными, с плохо продуманной архитектурой, не сливающейся в единый гармоничный ансамбль. Богатыми и одновременно нищими, исполненными великолепия и вечно голодных ртов: море не очаровывается суетой вокруг сундуков с драгоценностями и суповых котлов. И не беспокоится сверх меры. Ты был в Капутте?
Я кивнул.
— Идеальный крупный приморский город. Всем пример.
— Да, понимаю, — согласился я, вспомнив великолепную, но местами нелепую, очень шумную и суетную Капутту, главный порт Куманского Халифата, где мы с сэром Кофой когда-то провели несколько дней в ожидании каравана в Кумон. — Наш Гажин тоже примерно такой.
— Тебе виднее, — согласился Иллайуни. — В ваших краях я не бывал. Не испытываю желания покидать Уандук.
— Неужели неинтересно? — удивился я.
— Очень интересно. Но у всего своя цена. И у путешествий тоже. Я её платить не готов. В чужих краях люди звучат в таких причудливых ритмах, что чокнуться недолго. К нашим-то я уже более-менее притерпелся. Полдня могу провести в центре любого уандукского города — да хоть на рынке! — без особого вреда для себя. А когда привёз к себе в дом твоих земляков — всего четверых! — поначалу чуть не рехнулся рядом с ними. Одна девочка была хороша, очень мелодично звучала, такие даже среди моих сородичей редкость, из-за неё я всё и затеял. Но остальные трое — сущий кошмар! Я его выдержал только потому, что не люблю менять свои планы: если уж пообещал приютить, пока сами не запросятся домой, значит так тому и быть. Решил взять их измором и учил немилосердно, как учил бы своих детей: без скидок на молодость, слабость и страх. Удивительно, но это пошло им на пользу, особенно мальчишкам. Менке всё равно, каким быть, он никогда за себя не держался, и с каждым днём становился всё больше похож на меня самого. Я, конечно, имею в виду, внутренний ритм, но это основа основ, вслед за ритмом неизбежно меняются тело, ум и сознание, дай только срок. Прежде я думал, так только в старинных легендах бывает — чтобы ученик превратился в собственного учителя, а с ним именно это и происходит, прямо сейчас, день за днём, у меня на глазах. А ведь не родич мне, вообще ни капли кейифайской крови; у нас считается, будто это имеет решающее значение, а на самом деле, оказывается, нет. И тысячи лет не пройдёт, как этот мальчик будет способен на всё, что могу я сам. А возможно, на большее, время покажет. Теоретически, при должном подходе, развитие — непрерывный процесс.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
