Головные боли у отца Аскарелли все учащались, вынуждая старого писца снова и снова призывать Тимоти в свои апартаменты в Говернаторио, большое административное здание на территории Ватикана.
Старик то и дело просил Тима переписать набело только что переведенный на латынь документ. Очень скоро он небрежно бросил:
— Если заметите где-нибудь стилистические огрехи, смело исправляйте. Помните, — подмигнул он, — непогрешимы только папы.
К весне между ними установилось взаимопонимание не только на почве аспирина и латыни. Из всех отношений, какие успел познать в своей жизни Тим, эти больше всего напоминали отношения отца с сыном. Не было того, чего он не сделал бы для папского писца, а главное, это чувство было взаимным.
— Стар я уже для этой работы, Тимоти, — как-то пожаловался Аскарелли своим дребезжащим голосом. — Но Его Святейшество только мне доверяет переводить его слова на латынь. Этот груз уже не по мне, так что я подал прошение об отставке.
— Что?!
— А-а! — махнул рукой старик. — Конечно, ее никто не принял. Я бы не стал этого делать, если бы был хоть малейший шанс ее получить. Зато я добился уступки — точнее, разрешения нанять ассистента. И соответствующего финансирования. Не догадываешься, кого я предложил на эту роль?
Оба улыбались.
— Мне же еще диссертацию заканчивать! — попробовал возразить Тим.
— Верно, но ты молодой и сможешь работать над ней по ночам, когда старая рухлядь вроде меня уже греется под одеялом. Поверь мне, мой мальчик, если ты оправдаешь то положение, которое я тебе добыл авансом, ты сможешь осуществить свои самые высокие земные амбиции.
— И что это, по-вашему, может быть? — насторожился Тимоти.
Аскарелли ответил уклончиво:
— В моем представлении, величайшее земное наслаждение заключается в том, чтобы ужинать за одним столом с понтификом. — И загадочно добавил: — Это тебе не вульгарные итальянские…
— Что, что, святой отец? — не понял Тим.
— Вина. Ви-на. У понтифика подают французские. Конечно, будучи итальянцем, я порицаю отступничество папы Климента V[58], но когда в 1377 году Святой престол наконец вернулся из Франции в свои законные пределы, в Рим привезли и бочки с великолепным бургундским. И с тех пор понтифики предпочитают продукт северных виноградников, осененных благословением Господним. Experto crede[59], этот продукт действительно стоит того, чтобы заслужить его упорным трудом! Спокойной ночи, сын мой.
По дороге домой на Виа-дель-Умилита Тим замешкался на пьяцца Навона, захваченный симфонией из пения, женского смеха и звона бокалов. И, наблюдая за этим вечным римским праздником, он, несмотря на заманчивые перспективы, рисуемые его наставником, не находил ответа на вопрос, а стоит ли его жертва того, от чего он дал обет отказаться.
41
Тимоти
РИМСКИЙ КАТОЛИЧЕСКИЙ ГРИГОРИАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ НА СОИСКАНИЕ ДОКТОРСКОЙ СТЕПЕНИ ПО ФАКУЛЬТЕТУ КАНОНИЧЕСКОГО ПРАВА
(Специальность — юриспруденция)
Преподобный ТИМОТИ ХОГАН
ПУБЛИЧНАЯ ЗАЩИТА ДИССЕРТАЦИИ НА ТЕМУ:
«Препятствия к браку священнослужителей»
(Научный руководитель: преп. проф. Патрицио ди Крещенца)
Вторник, 26 мая 1978 года
16 часов, Большой зал
Уже через несколько месяцев, если не де-юре, то де-факто, Тим стал «латинским писцом» при папе, а отец Аскарелли, номинально занимавший этот пост, по сути дела превратился в редактора.
Когда же его тексты стали возвращаться без единой поправки — ни в грамматике, ни по содержанию, — Тим задумался, смотрит ли их вообще старик писец.
В конце концов он набрался смелости и спросил своего наставника напрямую.
— Тимотеус, мальчик мой дорогой, — начал Аскарелли, — зачем мне портить и без того слабые глаза, разглядывая текст о назначении в Техас нового епископа, если все, что он сам из него разберет, так это то, что ему предстоит сменить свою десятиведерную шапку — petasus decem congiorum capax[60]— на митру? Лучше я посвящу это время написанию статьи в журнал «Латинитас» о моем видении игровой тактики в американском футболе — pila pede pulsanda americana[61].
Составление всевозможной корреспонденции от лица понтифика и ее рассылка по всему свету оказала на Тима двойственное воздействие. Во-первых, он стал по-новому смотреть на широту, долготу и размах католической части человечества. Кроме того, он понемногу начал входить во вкус процедуры, когда, посылая какое-то распоряжение, к примеру в Шри-Ланку, можно быть уверенным, что оно будет исполнено беспрекословно. Одним росчерком пера папа мог изменить судьбу миллионов.
В промежутках между энцикликами и указами Тим умудрялся готовиться к экзаменам и с блеском их сдавать. Когда они с Аскарелли завершали дневные труды — его труды — рюмочкой-другой граппы, Тим внимательно следил, чтобы не переборщить, ибо ему еще предстояло ехать на велосипеде к себе на Виа-дель-Умилита, а там — читать и писать, в то время как Аскарелли, а скорее всего и весь Ватикан, будут уже видеть сны.
Сама коллегия размещалась в бывшем монастыре семнадцатого века, однако ее небольшой, но хорошо оборудованный спортзал носил приметы современной жизни. А поскольку никакая работа, сколь бы трудоемкой она ни была, не помогала Тиму израсходовать всю его неуемную энергию, его иногда можно было видеть в этом зале на гребном тренажере часа в два или три пополуночи. Чтобы отвлечься от других мыслей, он сам придумал себе задание — воображаемое путешествие на лодке из Италии в Нью-Йорк. Каждый вечер он записывал количество «пройденных» за минувший день миль, рассчитывая, что к концу года их сумма достигнет двух тысяч.
Как-то ночью, когда Тим, обливаясь потом, бороздил просторы океана в районе Азорских островов, его состояние атлетического транса было прервано голосом из не слишком далекого прошлого.
— Господи, Хоган, что ты делаешь? Хочешь довести себя до сердечного приступа?
Это был Джордж Каванаг, тот самый, что когда-то жарким днем в Перудже признался Тиму в своем грехопадении. Теперь, в белом воротничке католического священника, он выглядел удивительно импозантно. Тим мысленно застонал. Для него год, проведенный без общения с Джорджем, был огромным облегчением. Каванаг вызывал у него болезненные воспоминания об их последнем дне с Деборой много лет назад.
— А тебе давно пора спать! — огрызнулся он, удивленно взирая на старого товарища.
