Она не обращала внимания на то, что играет лучше меня. Ей было достаточно сосредоточиться на мяче, ветре и поле. Мэдди даже нравилось содружество гольфистов, и мы часто объединялись в четверки с другими членами клуба, или она играла с кем-то еще, если меня не было. Разумеется, красота, спортивная форма и тайна, окружавшая ее, делали Мэдди очень привлекательной фигурой в клубе, и поначалу нас забросали приглашениями на вечеринки с коктейлями, танцы, обеды. Мы вежливо отказывались от всех. Одно дело было поболтать на поле, другое – пойти к кому-то домой.
Худшее время в году для Мэдди наступало, когда заканчивался сезон. Чтобы ей было получше, я купил дом во Флориде, в том же клубе к северу от Палм-Бич, где когда-то был дом у моих родителей. Там еще жили несколько старушек, которые их помнили. Дом – розовый, оштукатуренный, в колониальном испанском стиле, с бассейном, спальнями для нас обоих и маленьким помещением над гаражом – стоял прямо у поля для гольфа.
Мы стали проводить больше времени во Флориде, садились на идущий двадцать пять часов поезд до Уэст-Палм сразу после Дня благодарения и оставались там до апреля. Мэдди снова начала общаться с людьми и стала поживее. К тому времени у нее снова отросли волосы, но они уже не были такими длинными и золотыми, как раньше. Она по-прежнему не готовила, но мы начали понемногу принимать приглашения, и ей стало нравиться вечерами ходить в гольф-клуб или в загородный клуб ужинать. Там были новые друзья, люди, не связанные с ее прежней жизнью. Многие из них, по счастью, ничего не знали. У них на полках, если у них вообще были книжные полки, стояли шпионские романы, чтобы почитать на пляже, руководства по игре в гольф, несколько массивных биографий, которые, возможно, никто никогда не открывал. Еще у них имелись обычные книги для кофейного столика – с роскошными фотографиями архитектуры или садов. Для всех этих банкиров на пенсии, юристов и генеральных директоров не имело никакого значения, что Мэдди когда-то была замужем за писателем Гарри Уинслоу. Это не только позволяло ей сохранять анонимность, но и давало шанс начать все заново. В этом мире она была только Мэдди Жерве, не Уэйкфилд, не Уинслоу. Вряд ли она чувствовала себя счастливой, но ей было не так больно, и за это я был безмерно благодарен.
Она потихоньку стала возвращаться к жизни. Все началось с гольфа и с другого замечательного воскресного мероприятия – посещения церкви. Когда Мэдди переехала ко мне, я стал реже ходить на воскресные службы. Я ласково спрашивал ее, хочет ли она пойти, но она отказывалась, с горечью говоря:
– Не думаю, что Бог захочет услышать, что я ему скажу.
А на Рождество Мэдди согласилась пойти со мной. Мы не были вместе на мессе в канун Рождества уже много лет. Это случилось во Флориде, часовня Христа была украшена гирляндами и венками, в углу стоял вертеп, хор был в полном облачении, во всех канделябрах горели красные свечи. В одиннадцать вечера церковь была полна прихожан в рождественских нарядах. Праздничную радость, без сомнения, подогревал хороший ужин. Сонные дети дремали на плечах у родителей, старушки сидели рядышком.
Священник приветливо встретил нас у дверей. Он с шотландским урчанием прочел традиционную службу в канун Рождества, а дети, одетые Иосифом, Марией, пастухами и тремя волхвами, разыграли историю. Мы пели гимны, и я очень радовался, что среди них оказался мой любимый «Остролист и плющ».
Когда мы ехали домой, Мэдди сказала:
– Я забыла, как люблю ходить в церковь. Мы можем опять пойти в воскресенье?
И мы вернулись на следующей неделе, и потом приходили постоянно. На Лонг-Айленде мы тоже посещали церковь. Я оставался «воскресным прихожанином», а Мэдди начала посещать занятия по Библии и вскоре занялась делами прихода. Она работала на раздаче одежды и бесплатных обедов, навещала больных, носила еду старикам. Вскоре она вошла в совет прихода.
К тому времени я почти перестал заниматься делами фирмы – это было одно из самых легких решений в моей жизни. У меня по-прежнему был свой кабинет, куда я иногда заходил, но в основном для развлечения, потому что мне нечего было там делать, разве что изредка подписать бумаги или полистать «Уолл-стрит джорнал». Мы с Мэдди, конечно же, не зависели от моей зарплаты. Помимо моих денег, у Мэдди имелся свой трастовый фонд, за которым я теперь приглядывал. Еще у нее были деньги от продажи домов и от книг Гарри; впервые в жизни она была по-настоящему богата.
Продажи книг Гарри взлетели после его смерти, и по второй книге сняли фильм. Благодаря тому, что в нем была занята одна из самых высокооплачиваемых голливудских звезд, фильм собрал неплохую кассу. Нас, разумеется, пригласили на премьеру, но мы отказались. Мэдди не желала смотреть фильм. Я как-то выбрался в кино, фильм мне понравился, но с книгой его было не сравнить. И все же я не мог не думать о том, как Гарри радовался бы тому, что по его книге сняли кино, даже если бы то, что получилось в результате, его разочаровало. Что я точно знаю, так это то, что деньги его бы очень устроили. Его агент, Рубен, годами выпрашивал у Мэдди черновик последней книги, надеясь, что из него можно что-то извлечь. Но Мэдди позаботилась о том, чтобы книгу никто никогда не увидел.
Ну, это не совсем так. Я прочитал ее, хоть и без ведома Мэдди. В числе моих обязанностей после катастрофы оказалась и забота о собственности Гарри – в частности, мне пришлось вывозить его вещи из съемной квартиры. Вещей было немного, но там находился его лэптоп. Все остальное я разложил по коробкам и отправил на склад, а лэптоп сохранил. Пароль угадать было нетрудно – он совершенно случайно оказался «Мэдди», – так я получил возможность найти и скачать роман Гарри. В самом свежем файле было несколько сот страниц. Я отдал Мэдди компьютер, но втайне оставил себе экземпляр романа. Я сделал это из любопытства. Мэдди была еще слишком хрупка, и мне не хотелось говорить или делать что-то, что могло бы ее огорчить.
Книга оказалась хороша – во многих отношениях лучше последней книги Гарри. Она была о нас, хотя на самом деле не о нас. Наверное, так это бывает у писателей. Там была счастливая в браке пара, красивый муж, прелестная жена, милый мальчик. Их любили, ими восхищались. Был даже друг семьи. И в эту идиллию приходит молодая женщина – красивая, чувственная. Но она не похожа на змея в саду. Она умна, полна жизни, жаждет любви. Возникает роман, который приводит к разбитому сердцу и раскаянию. Есть описание их первой ночи, Парижа, поездок, времени, которое они провели вместе, – всего того, что могли знать только они двое. Поэтому я так много знаю. Гарри все описал. Разница была в том, что все заканчивалось хорошо. Муж и жена воссоединялись. Это была история прощения. Некоторые читатели, наверное, сочли был подобное завершение нереальным, даже слащавым, но мне оно показалось оправданным. Все это было, как сказал мне Гарри при нашей последней встрече, «любовным письмом» к Мэдди.
Я так и не сказал Мэдди, что читал последний роман Гарри, опасаясь, что из-за этого ее едва зажившие раны снова откроются. Я не мог этого допустить. Но книга пробудила мое любопытство. В ней было много такого, чего я не знал, чего о романе Гарри и Клэр не знал никто из нас, кроме них самих. И каждый год, без ведома Мэдди, я перечитывал рукопись, надеясь понять что-то новое о чувствах Гарри к Мэдди, о его отношении к Клэр. В этом, разумеется, было какое-то мазохистское удовольствие. Хотя я и был в романе всего лишь второстепенным персонажем, читать о себе было странно – пусть и в художественном тексте. Спрашиваешь себя: я такой? Я так говорю? Таким меня видит Гарри – или любой другой автор – на самом деле? Не знаешь, польщенным себя чувствовать или оскорбленным или и тем, и другим сразу. То, что кажется важным одному человеку, для другого незначительно. И все же я возвращался к книге каждый год, снова окунаясь в эти дни до грехопадения и переживая затем неизбежный крах.
