Как только мы с ней остались наедине, поскольку спящего Дунского можно было легко скинуть со счета, она резко притормозила и остановила машину на обочине.
«Прежде чем мы приедем домой, нам надо поговорить про наше заветное, девичье. Ты очень изменилась, Светка. Ты уже ничем не похожа на того несчастного зловредного ребенка, которого я в последний раз видела в этом дурацком интернате для одаренных детей. Что ты пережила за эти месяцы? Тебе было хорошо или плохо с Юджином?».
«Если бы мне было с ним хорошо, я бы не стала от него убегать».
«Разумно, — согласилась Габи. — Это ужасно: прямо из маленькой девочки ты стала разумной старухой. Что он с тобой сделал? Он часто тебя трахал?».
Я заметила, что от этого вопроса в глазах ее вспыхнул особый жар — может, ей самой захотелось, чтобы Юджин ее трахал почаще? Захотелось, чтобы он ее для этого украл и увез в другую страну, рискуя жизнью и карьерой?
«Куда уж чаще — каждый день и при каждом удобном случае».
«И как это было тебе, хорошо или плохо? Он как мужик — ничего?», — жар перекатился из ее глаз на щеки, и они заполыхали так яростно, что и мне стало от них жарко. Тем более, что в Израиле стоял настоящий средиземноморский июль и жарило со всех сторон. На вопрос о Юджине как о мужике ответить мне было не просто — я ведь не могла сравнить его с другими мужиками. Но вспомнив подвиги Илана на скамейке в парке, я рассудила, что Юджин был очень даже ничего, и так ей и сказала.
«Странно, а твоя мать уверяет, что он был весьма и весьма слаб в постели».
«Так это с ней. Потому что он терпеть не может пышное женское мясо. А у меня мясо еще не наросло, вот он со мной и не знал удержу».
«А тебе это нравилось или нет?».
Я решила раз в жизни рассказать ей полную правду — кому-то ведь должна была я открыть душу! И уже было ясно, что с Инес этот номер не пройдет.
«Сначала немножко нравилось: мне казалось, что я таким образом наказываю Инес. Но потом быстро надоело — он ведь не знал меры, часто делал мне больно и стерег меня, как сторожевой пес».
«Выходит, мой Дунский все это правильно просчитал? Кто бы мог подумать?».
«Если бы не Дунский, не знаю, что бы со мной стало — ведь на мне уже начало нарастать то самое женское мясо. Куда бы Юджин меня после этого девал? Не отпустил бы наверняка. Скорей всего, прикончил бы и рассказал бы всем, что отправил меня домой в Израиль. Кто бы в Москве стал меня искать?».
«Что ты несешь? Фантазия у тебя всегда была недюжинная, от чего твоя мать и страдала», — отмахнулась от моих страшных идей Габи, опять выводя машину на шоссе.
«А все же, как там мать? Она знает, что вы меня привезли?» — не выдержала я, отметив про себя, что задаю этот вопрос уже в третий раз, если считать, что я уже спрашивала об этом Юджина по пути в Берлин. И, как всегда, безответно.
«Сейчас не говори со мной под руку, а то разобьемся. Я ведь еще не такой классный водитель», — отбрехалась Габи, склоняясь к рулю.
«Но все же, как там мать — жива, здорова?» — настаивала я.
«Приедешь, сама увидишь!», — отрезала Габи и углубилась в поток скоростного шоссе.
Когда мы съехали с шоссе возле высотной башни Азриэли, она сообщила, не поворачивая головы:
«Кстати, мы с Дунским живем сейчас вместе с Инес в вашей квартире на бульваре Ротшильда».
«Почему?» — спросила я исключительно из вежливости. Я еще не врубилась в здешнюю жизнь, и мне было до лампочки, кто где живет. Но ответ Габи оглушил меня, как молотком по голове.
«Потому что сперва ее нельзя было оставлять одну — она три раза пыталась наложить на себя руки. А потом мы сообразили, что ей наша помощь понадобится и в дальнейшем, так стоит ли тратить наши нищенские деньги на нашу нищенскую квартиру? Не лучше ли сохранить их на тот момент, когда кончится ваша аренда? Ведь Юджин оплатил квартиру только на год вперед».
«А почему ваша помощь понадобится ей в дальнейшем?», — не отставала я.
«Приедешь — сама поймешь, ясно? А пока подумай, с каким лицом ты к ней войдешь», — огрызнулась Габи.
Но мне сейчас было не до лица для Инес. Мне нужно было срочно приспособиться к новому лицу, для себя — я ехала в маленьком обшарпанном Фиате, а не в прикольном белом Мерседесе, за рулем которого сидел не телохранитель с двумя пистолетами, а знакомая мне с детства Габи. В подъезд нашего дома можно было войти, не спрашивая разрешения у швейцара в опереточном костюме, и стало ясно, что больше никто не будет возить меня в школу, а придется переться туда полчаса пешком с тяжелым ранцем на спине. Если, конечно, Инес не запихнет меня снова в интернат для одаренных детей.
Уже у входа в подъезд я спросила, отдаст ли меня Инес опять в тот интернат, на что Дунский неопределенно хмыкнул, а Габи пожала плечами. Им было не до меня, — ведь за время моего отсутствия лифт здесь не возник, и они волокли наверх тяжелые чемоданы Дунского. Мне чемодана не досталось, и я могла бы быстро взбежать по лестнице, но ноги у меня вдруг стали ватными и начали цепляться за каждую ступеньку. Я дождалась, пока Габи с Дунским втащили в нашу дверь свои чемоданы, и только после них робко переступила родной порог под аккомпанемент притворно веселого выкрика Габи:
«Смотри, кого мы тебе привезли!».
Я не узнала женщину, которая развалясь в кресле, уставилась на меня тяжелым взглядом чем-то знакомых, но уже чужих, глаз. Тело ее, одетое в белый балахон, больше похожий на ночную сорочку, чем на летнее платье, заполняло все кресло от ручки до ручки, а то, что не вместилось, выплеснулось вниз, на колени.
И вдруг до меня дошло — она была беременна, и похоже, на последнем месяце! Пока я вычисляла, какой это может быть месяц, женщина с трудом поднялась и неверным шагом двинулась ко мне. Я невольно попятилась, но покачнулась и осталась на месте. Женщина подошла ко мне вплотную, притянула за плечи к себе и заглянула в глаза: «Что, решила вернуться к маме, змея подколодная?» — прошипела она мне в лицо, после чего с неожиданной скоростью занесла руку и влепила мне могучую пощечину — слава Всевышнему, рука у нее осталась такая же стальная, как и до катастрофы. От ее удара я чуть было не рухнула затылком вниз на плитки лестничной площадки, но те же стальные руки удержали меня на лету, и губы ее заскользили по моему лицу, захлебываясь в потоках слез:
«Жива! Слава Богу, жива! Доченька, кровиночка, что же он с тобой сделал?».
Заплывшие, потухшие, совсем недавно прекрасные глаза, пристальным взглядом уставились на мою тощую фигуру:
«Ты-то, надеюсь, не беременна? Вот бы был пассаж!».
Нет, я не успела забеременеть, и пассаж не состоялся. Через две недели после моего возвращения Инес родила хорошенькую синеглазую девочку, как две капли воды похожую на Юджина. Назло всем Инес назвала ее Евгенией — в честь отца. По-моему, она все еще надеялась, что он к нам вернется. Вот был бы ужас!
