Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
Господин А. говорил, что у него не осталось никаких воспоминаний о том времени, когда ему было четыре года или до этого, и очень мало воспоминаний о подростковом периоде его жизни. Он не чувствовал грусти по поводу того, что с ним случилось, и никогда не плакал, даже став взрослым — никогда и ни о чем. Он говорил так, словно ничего из произошедшего с ним не запечатлелось в его памяти. Он спрашивал, как это может быть. Неужели сознание детей настолько плохо сформировано, что оно не фиксирует такие ранние события?
Тем не менее я ясно видел признаки того, что потери А. запечатлелись в его сознании. Когда он рассказывал свою историю, то даже годы спустя выглядел так, словно все еще пребывал в состоянии шока. Кроме того, его преследовали сны, в которых он все время что-то искал. Как выяснил Фрейд, повторяющиеся сны с мало меняющейся структурой нередко содержат фрагменты воспоминаний о травмах, перенесенных в детстве.
Вот как господин А. описывал свой типичный сон:
«Я что-то ищу, я не знаю что, какой-то неопределенный предмет, возможно, игрушку, которая находится где-то за пределами знакомой мне территории… я хочу ее вернуть».
Единственное замечание, которое А. сделал по поводу этого сна, заключалось в том, что он означает «какую-то ужасную потерю». Но, что удивительно, он не связывал его с потерей матери или семьи.
Через понимание этого сна господин А. научился любить, изменил важные аспекты своего характера и избавился от симптомов, сопровождавших его на протяжении 40 лет, и все это произошло благодаря сеансам психоанализа, которые он посещал с 58 до 62 лет. Эти изменения стали возможными, потому что психоанализ на самом деле представляет собой разновидность нейропластической терапии.
Психоанализ и пластичность
Долгие годы было модно утверждать, что психоанализ, или «лечение словом», и другие методы психотерапии — это несерьезный способ лечения психиатрических симптомов и личностных проблем. «Серьезное» лечение требует использования лекарственных препаратов, а не просто «разговоров о мыслях и чувствах», которые, скорее всего, неспособны повлиять на мозг или решить проблемы человека.
Мой интерес к нейропластичности впервые возник под влиянием работ психиатра и исследователя Эрика Кандела, с которым я познакомился на факультете психиатрии Колумбийского университета, где я работал ординатором, а он преподавал и одновременно оказывал огромное влияние на всех, кто с ним встречался. Кандел первым показал, что во время обучения наши индивидуальные нейроны меняют свою структуру и укрепляют существующие между ними синаптические связи. Он также полагал, что в процессе формирования долговременных воспоминаний нейроны увеличивают количество синаптических связей с другими нейронами — именно за эту работу он получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине в 2000 году.
Кандел выбрал одновременно профессию врача и психиатра в надежде заняться психоанализом. Однако несколько его друзей-психоаналитиков убедили его обратить внимание на изучение мозга, обучения и памяти, о которых в то время мало что было известно, чтобы добиться более глубокого понимания причин эффективности психотерапии и возможностей ее совершенствования. После первых сделанных им находок Кандел принял решение стать лабораторным ученым, но при этом он никогда не терял интереса к вопросам изменения сознания и мозга под влиянием психоанализа.
Кандел начал изучение гигантского морского моллюска под названием Aplysia, обладавшего необычайно большими нейронами (клетки этого моллюска имеют ширину в один миллиметр и видны невооруженным глазом), что позволяло приоткрыть дверь в тайну функционирования нервной ткани человека. Эволюция отличается консерватизмом, поэтому элементарные формы научения действуют одинаково как у животных с простой нервной системой, так и у людей.
Кандел надеялся «отловить» приобретенный (условный) рефлекс в наименьшей цепочке нейронов и изучить его. Кандел обнаружил простую цепь у моллюска, которую нетрудно вырезать с помощью иссечения и сохранять в живом и неповрежденном виде в морской воде. Таким образом, он получал возможность изучать ее, пока она сохраняла жизнеспособность и обучалась.
Простая нервная система моллюска состоит из сенсорных клеток, которые распознают опасность и посылают сигналы на его двигательные нейроны, выполняющие рефлекторные действия для его защиты. Моллюски Aplysia дышат жабрами, которые покрыты мясистой тканью, называемой сифоном. Если сенсорные нейроны в сифоне обнаруживают незнакомый стимул или опасность, они посылают сообщение шести двигательным нейронам, которые активируются, заставляя мышцы вокруг жабр втягивать сифон и жабры внутрь, где они защищены. Именно эту цепь изучал Кандел, вводя микроэлектроды в нейроны.
Он также мог наглядно продемонстрировать, что, в то время как моллюск учится избегать ударов и втягивать жабры, происходит изменение его нервной системы, усиливающее синаптические связи между двигательными и сенсорными нейронами и приводящее к испусканию более сильных сигналов, обнаруживаемых с помощью микроэлектродов. Это стало свидетельством того, что научение ведет к нейропластическому укреплению связей между нейронами.
Если Кандел неоднократно повторял удары в течение короткого периода времени, моллюски становились «чувствительными». У них формировался «выученный страх» и тенденция остро реагировать даже на более щадящие стимулы, как это бывает у людей с тревожными расстройствами. Когда у моллюсков появлялся выученный страх, пресинаптические нейроны выделяли больше химических медиаторов в синапсы, порождая более сильный сигнал. Затем Кандел показал, что моллюсков можно научить распознавать стимул как безвредный[112]. Когда к сифону моллюска аккуратно прикасались снова и снова, но удара за этим не следовало, синапсы, определяющие рефлекс втягивания, ослабевали, и в конечном счете моллюск начинал игнорировать прикосновение. Потом Кандел убедился, что моллюсков можно научить устанавливать связь между двумя разными событиями и что в процессе этого научения их нервная система меняется[113]. Когда он воздействовал на моллюска щадящим стимулом, за которым сразу же следовал удар по хвосту, его сенсорные нейроны вскоре начинали реагировать на этот стимул как на опасный, испуская при этом очень сильные сигналы — даже если последующего удара не было.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
