Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Около моего окопа тоже все загорелось, и с возникшим из-за этого большим пожаром непосредственно возле себя бороться я из своего укрытия никак не мог, так как даже на миг нельзя было из него высунуться. И лично для меня очень неприятным последствием того пожара стало то, что сгорели дотла из-за загоревшейся соломы мои положенные сверху на ее слой по всем краям окопа крайне важные вещи. Среди них оказались: новенькая шинель из добротного темно-зеленого английского сукна, вещевой мешок со многим содержимым, сумка с противогазом (правда, давно надоевшим), деревянная ручка саперной лопаты и даже деревянные ложа и приклад винтовки, которая, как и лопата, стала вовсе непригодной.
Другим очень опасным последствием пожара явилось то, что начали рваться патроны для винтовки, находившиеся в вещевом мешке, положенном над окопом, а также внутри самой винтовки и в патронташе, накануне снятом с поясного ремня. Пули отлетали с бруствера окопа со свистом, и я ужасался от мысли, что они залетят и ко мне в окоп. Но к счастью, этого не произошло.
Стало очень трудно дышать из-за едкого дыма, запаха пороха, развороченной пыли. Все лицо, руки и одежда покрылись гарью. Начал тревожить неприятный запах жареного мяса, исходивший, вероятно, от сгоравшего тела убитого Левина, которое свисало головой вниз с кресла для первого наводчика на платформе разбитой пушки. И, чувствуя этот запах, я в душе ругал себя, считая в какой-то мере виной в гибели товарища свою несдержанность по отношению к нему.
Все перечисленные явления и сцены кошмара длились начиная от светлого послеобеденного времени 23 мая и кончая глубокой темной ночью на 24 мая. И весь этот период времени я был вынужден лежать в окопе, не разуваясь, не снимая с головы пилотки и постоянно находясь в очень неудобном для тела положении в три погибели. Лишь однажды, когда большая искра упала в окоп и зажгла в его заднем углу слой соломы подо мной, я приподнялся и с трудом загасил возникшее пламя, хлопая по нему рукавом правой руки и пилоткой.
С наступлением полной темноты взрывы снарядов, другие ужасные явления мало-помалу прекратились. Стала возникать ночная прохлада. И в это время у меня внезапно заболели голова и желудок. Кроме того, я начал сильно замерзать, и тело мое с головы до ног охватила невыносимая дрожь, хотя дополнительно к сохранившейся на себе верхней военной одежде на мне были под гимнастеркой теплый белый свитер, а под полугалифе – тоже теплые, темно-синие гражданские брюки от костюма.
Вспомнил, что против озноба надо принять дозу хинина. В связи с этим протянул руку над окопом, чтобы взять к себе вещевой мешок, лежавший раньше сверху, и достать из него пакетик с лекарством. Но того мешка больше уже не было, и остались из него только осколки чернильницы, алюминиевый котелок и синяя эмалированная кружка, которые, к сожалению, тоже окончательно вышли из строя. Сгорели, конечно, вместе с мешком и находившиеся в нем продукты сухого пайка, полотенце, мыло, кисет с махоркой, карандаши, бумага и многое другое. Почему-то стало очень жалко кружку, взятую с собой свыше трех лет назад в Москву из родительского дома в деревне как память о незабвенном отце. Я подумал: «Если останусь жив, то найду себе опять такую же кружку». (И кстати, это свое желание я осуществил перед возвращением на родину после окончания войны.)
К счастью, оказались целыми огрызок простого карандаша, маленький немецко-русский словарь, все документы и некоторые мелкие вещи, хранившиеся в карманах гимнастерки и брюк. Осталась целой и алюминиевая ложка, носимая мною постоянно между обмоткой и брючиной к правой ноге.
Захотелось сходить по нужде. Но выйти для этой цели из окопа было еще опасно, и, кроме того, не было сил, чтобы выбраться из него. Поэтому пришлось справить эту нужду лишь кое-как, и то только по-малому и непосредственно в своем же убежище. Место, где я это дело сотворил, прикрыл землей и соломой.
Чтобы как-то согреться и устранить дрожь тела и клацанье зубами, решил выскочить из окопа и принести в него от остатков стога дополнительную охапку соломы, намереваясь использовать ее в качестве одеяла. Но и это оказалось невозможным.
Непрерывно стали чесаться с сильным зудом вся спина и шея из-за множества вшей, накопившихся на нижнем белье и даже под воротником гимнастерки. Как-то по-особенному начал чесаться тот участок спины, в который при авианалете немцев 19 мая впились мельчайшие осколки от бомбы и иные твердые частички.
Весь вечер и ночь мучила страшная жажда, во рту все давно пересохло, гудели и очень плохо слышали уши (вероятно, как вследствие взрывавшихся рядом в течение долгого времени снарядов, так и от регулярно принимавшихся в прошлые дни доз хинина). Иногда часто тянуло на рвоту, хотя в желудке давно уже ничего не было. Хорошим было, наверное, лишь то, что совершенно не было аппетита и не возникало ни вечером, ни ночью желания курить из-за сильной головной боли. Да и курить-то было нечего – кисет с махоркой и бумагой сгорел вместе с вещевым мешком.
В общем, вечером и ночью в эти сутки свалились на меня все мыслимые и немыслимые беды и муки. Истощились до крайнего предела нервы. Все у меня ныло и болело. Душу охватило полное отчаяние, и в один момент захотелось только одного – поскорее умереть и покончить таким образом со всеми моими страданиями. И ей-богу, если бы в тот момент были у меня целыми мои винтовка и патроны к ней, я бы, наверное, застрелился…
…И как раз в момент моего крайнего отчаяния, что, очевидно, случилось уже после полуночи, то есть в самом начале 24 мая, когда до рассвета было еще далеко и было совсем темно, вдруг кто-то несколько раз сильно толкнул меня рукой. Я едва услышал и разобрал слова, которые, оказалось, произносил ставший мне давно близким другом Вася Трещатов: «Юр, ты жив, ты жив, не ранен?» – «Да, да, жив, не ранен, но очень плохо себя чувствую, все болит и мутит меня, не могу даже шевельнуться, как бы не умереть, сильно хочется спать», – ответил я. «Нас хотят увести с этого места. Меня послали искать тех, кто еще остался цел и кто может идти. Сбор намечен около нашего грузовика, – продолжил Вася. – Но если ты не можешь даже шевельнуться, то оставайся здесь же и отлеживайся. Сказано, что те, кто сейчас не в состоянии двигаться, могут потом сами самостоятельно или небольшими группами пытаться выбраться из окружения. Помочь тебе пока я не могу. Мне приказано очень быстро возвратиться к Кирпичеву. Я скажу ему, что тебя не нашел. Пока, прощай, дай бог, может, еще увидимся», – напоследок сказал Вася.
Я захотел задержать друга и сказать ему, чтобы он помог мне выбраться из окопа и пойти с ним вместе. Но он уже удалился, скрывшись в темноте. (Кстати, больше в своей жизни встретить Васю мне не довелось, и я вообще не знаю, что с ним стало.)
И так я остался, как и накануне, совсем один в своем окопе, и меня сразу же охватил глубокий сон. Я крепко-крепко уснул, и мне теперь уже было все равно, что творилось на белом свете.
Перед рассветом я все же дважды просыпался на недолгое время из-за возникшей, наверное, вскоре после ухода Васи сначала спереди, а затем и сзади меня, километрах в двух-трех большой стрельбы, которая утром внезапно прекратилась. Окончательно проснулся, когда солнце уже встало. Было, вероятно, около 8 часов. К большому своему удивлению, я почувствовал, что мне стало значительно лучше. Даже появились аппетит и желание покурить. Но все же больше всего хотелось пить.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
