— А как сейчас на старых родовых кладбищах? — спросила Фредди.
— Там слишком дорогие участки, — сказала Элинор. Она-то почем знает?
— Но когда-то это была отличная идея, — пробормотала Фредди, — собрать всю семью в одном месте.
Она отошла к какому-то пестрому гробу, который издалека казался огромной глыбой мороженого с шоколадной крошкой. Разглядывая его, она скрестила руки на груди и добавила:
— Родственники должны держаться вместе.
— Не могу не согласиться, — прошипела Элинор и бросила на меня ядовитый взгляд. Затем она вздернула голову: — Так что, ты по-прежнему собираешься в Техас?
— Да, — ответила я, хотя была в этом вовсе не так уж уверена. По правде говоря, я напрочь забыла про Техас.
— Когда? — Вид у нее был просто несчастный.
— Как только смогу сесть за руль.
— Значит, скоро. — Ее глаза наполнились слезами, и она вдруг схватила меня за руку: — Не уезжай, ну пожалуйста! Если останешься, обещаю, что буду печь наполеоны. Я дам объявление в газету, и мы станем настоящей кондитерской. Можем даже сменить название на то, которое ты хотела: «Американские пирожные».
— Элинор, прекрати, — сказала я.
— Купим машину для варки эспрессо. Будем продавать острое: пироги с томатом и маринованный козий сыр. Только, ради бога, не уезжай! Хватит с меня одной этой потери!
— Закусочную по-любому надо обновлять, — ответила я, — и неважно, уеду я или останусь.
— Но одной мне это не осилить. У меня нет ни фантазии, ни желания.
— Слушай, я уезжаю, и точка. Свыкнись уже с этой мыслью. — И я поковыляла к Фредди, оставив Элинор среди дорогущих гробов.
— Предательница, — заорала она, — трусиха!
— И чего она надрывается? — спросила я Фредди. — Или ты тоже считаешь, что отъезд — это бредовая идея?
— Я? — Фредди закатила глаза. — Ты что, забыла, что твоя сестрица удрала в Калифорнию на «валианте» образца шестьдесят первого года?
— И вернулась в Теннесси на маршрутном такси. Н-да, не особо большой прогресс!
— И не говори. — Она провела пальцем по похожему на мороженое гробу. — Я тут стою и думаю, что бы со мной было, если б умер Сэм. Если б я знала, что уже никогда его не увижу Он хоть и веган, но готовил мне бутерброды с салями и горчицей и подавал их прямо в постель.
— Небось потом от тебя так эротично несло колбасой! — подколола ее я.
— А еще он угощал меня свежесваренным кофе с карамелью, — хмуро продолжала она.
— А как же блондиночка? — Я не сводила глаз с гроба. В нем лежала тщательно взбитая подушечка, расшитая ландышами. На специальной табличке было указано, что матрас на пружинах, словно мертвецу это важно.
— Я просто забуду о ней, — сказала Фредди.
— Если б не Джексон, это было бы труднее, а?
— Пожалуй, — пробормотала она, задумавшись.
— А что же будет с нашим милым доктором? Снова оставишь его с разбитым сердцем? — Я и сама поморщилась от этого вопроса, но промолчать не могла: я просто умирала от любопытства.
— О господи, — сказала она, а затем вытащила свой платок и промокнула глаза.
— Вот такое дерьмо наша жизнь. — Я обняла ее, опираясь здоровым бедром о ходунки.
— Да уж, — кивнула она, сморкаясь, — чтоб ее!
В конце концов мы сошлись на модели № 15. Гроб был облицован орехом, и нам бы он был не по карману, не вооружись мистер Юбэнкс калькулятором и не составь для нас вполне гуманный план оплаты в рассрочку. В результате мы заказали весь набор, включая ткань для обивки. Мистер Юбэнкс пояснил нам, что это очень важная деталь. Дешевые ткани пропускают воду, а мы не желали, чтоб Минерва там мокла.
Внук мистера Юбэнкса вынес меня из подвала, но на этом поход не окончился. Какая-то худышка с глазами навыкате потащила нас в зал, где пахло пережаренным кофе и окурками. Она протянула нам целую кипу буклетов и список, по которому мы должны были выбрать текст объявления о смерти, музыку для похорон, команду несущую гроб, и священника. Памятуя, как Минерва обожала Шона Коннори, я заказала игру на волынке. Было бы отлично, если б они исполнили «Дивную благодать».
— На волынке? — переспросила худышка. Она так отшатнулась, словно я предложила что-то непристойное, типа соревнования, кто громче пукнет.
— Мы шотландцы, — пояснила я.
— Мне казалось, вы родились в Таллуле, — сказала она.
— Она хочет сказать: шотландцы по происхождению, — вставила Фредди.
— Да нет же! Минерва родом из Техаса, — возразила Элинор.
— Но в роду-то у ней были какие-то шотландцы, — не сдавалась я.
— Ага, ее девичья фамилия — Мюррей, — кивнула Фредди.
— Ой, чуть не забыла! — вскочила вдруг Элинор. — Мне нужно отправить телеграмму.
— Кому? — опешила я. — В Маунт-Олив же никого не осталось.
— Мне пора, — невозмутимо объявила Элинор. Чуть крякнув, она подняла свою сумку и потащилась к выходу.
— А может, все же выберете орган? — подсказала пучеглазая худышка, испугавшись, что мы отвлеклись. — У нас есть просто отличные записи. Думаю, там найдется даже гимн «Дивная благодать».
— Нет, я хочу волынку, — уперлась я, — хочу нормальные шотландские похороны.
— О, разумеется, я постараюсь. Но боюсь, на это потребуются дополнительные расходы. — Она собрала свои буклеты, и наше совещание подошло к концу. — Я позвоню в колледж, быть может, им удастся что-то откопать.
— Копайте-копайте, — прошипела я и чихнула в свой платок, — это-то вы хорошо умеете.
ФРЕДДИ
На следующий день в шесть вечера начался «прием» — торжественная церемония, которую в Таллуле проводят по любому случаю, будь то свадьба, похороны или коктейльная вечеринка. Перед похоронами безутешные родственники превозмогают свою боль и веселят ватагу гостей, словно на званом обеде. Я с ужасом ждала этого нашествия. Уже за час до начала в зале прощания толпились смутно знакомые личности. Они приходили по одному или парами в лисьих полушубках и шляпках с вуалями, с огромными кожаными сумками под мышками и в ортопедических ботинках. Дамы шествовали к гробу, а Элинор или я выходили их «принять». Крышка гроба была открыта, словно створка ракушки-жемчужницы. Розовый свет, идущий с потолка, мягко озарял Минерву. Такие же лампочки используют в универсамах для мясных прилавков, чтобы цвет жареных ребрышек казался более насыщенным. На Минерве были перламутровые сережки и ее любимое воскресное платье голубого крепа с белым воротничком и манжетами. Несмотря на то что в церковь она ходила лишь изредка, в выходные неизменно разносила угощение и навещала каких-то новых вдовиц.
Обсыпанные пудрой старушки то и дело целовали мне щеки, источая ароматы «Шанель» или «Уайт шоулдерс». Все это походило на чинный светский ланч, только без куриного салата и мятных лепешек. Гости усаживались на металлические стулья, делали вежливые мины и принимались сплетничать. Тихими и ласковыми голосами они умоляли меня рассказать о событиях последних десяти лет: о медицинском колледже, Сэме, китах. Затем они вытаскивали фотографии деток и внучков, но мне было нечего показывать. Я уже лет сто как не ношу с собой сумку.
