— Нет, — говорила Минерва, — она живет в своих фильмах. Сходи-ка в «Видеоэкспресс» и погляди. В «Окне во двор» у Грейс великолепная прическа.
И вот теперь я смотрела на этих пиявок медсестер и прикидывала, что же мне делать. «Вряд ли, — думала я, — мне удастся стать такой, как Грейс. Ведь я куда больше похожа на Шерил Кроу: единственное, чего мне постоянно хочется, это хорошенько повеселиться — переспать с каким-нибудь симпатягой и хлебнуть пивка». Так я и металась внутри себя: от Шерил к Грейс и от Грейс к Шерил. В конце концов я решила быть самой собой.
— Моя бабуля умерла, — заявила я им, — так что прочь с дороги!
Они расступились передо мной, точь-в-точь как море, только не Красное, а белое — из-за их халатов.
— Дайте мне мои ходунки и обезболивающее. Я сваливаю, — крикнула я и мельком подумала, что в старости буду настоящей мегерой.
Фредди отвезла нас в похоронное бюро. Путь по вымощенной кирпичом дорожке оказался долгим и трудным; я вся сгорбилась над ходунками и передвигалась боком, словно краб. Утро было промозглое; трава по краям дорожки покрылась инеем, а с крыш свисали сосульки. Похоронное бюро оказалось двухэтажным зданием из красного кирпича с массивными белыми колоннами на крыльце. Даже не верилось, что это — дом смерти, но все наши родственники отправлялись в последний путь отсюда.
Гробовщика звали мистер Карл Юбэнкс Третий. Он встречал нас в вестибюле, придерживая дверь широкой белой рукой и зазывая всех внутрь.
— Заходите, — говорил он, — милости просим.
Сестры вошли, поддерживая меня с обеих сторон. Элинор так опухла от слез, что ее веки походили на банановые перцы. На ее плоском как блин лице они особенно бросались в глаза. Фредди была бледна как полотно, темные глаза горели, а вокруг рта виднелся зеленоватый след: все эти дни нас беспрестанно рвало. Сама я еще не смотрелась в зеркало, но прекрасно понимала, что похожа на путало. Однако впервые за всю мою сознательную жизнь мне было на это наплевать. Я все думала, как бы теперь поступила Грейс Келли — молодая, гладко причесанная Грейс, которая ласкалась к сидящему в инвалидном кресле Джимми Стюарту и каким-то образом разогревала ему бренди без микроволновой печи (тогда еще не изобретенной). Бьюсь об заклад, она бы лишь протянула затянутую в перчатку кисть и произнесла: «Мистер Юбэнкс». И все — только имя, и больше ни слова. Но это прозвучало бы так, словно она витийствовала битых четверть часа.
Пока мы шли через вестибюль, мистер Юбэнкс выдал нам по упаковке бумажных платочков, надорвав каждую точно по прорезям. Поскольку сама я не могла спуститься в подвал, внук хозяина, здоровенный детина, судивший местные футбольные матчи, снес меня на руках. Фредди шла следом с моими ходунками. И вот мы побрели меж рядами гробов, стараясь запоминать цвета и фасоны. Подняв одну из брошюрок, я увидела цену в 7049 долларов 62 цента. «Ни фига себе расценочки, — подумала я, — а на что, интересно, идут 62 цента?» Самые шикарные похороны стоили и вовсе 12 101 доллар 29 центов.
Минерва всегда повторяла, что ее вполне устроит простой сосновый ящик, такой, в каком когда-то хоронили нашего папу. Но я его все равно не помню. Взяв какой-то буклетик, я прочла заголовок: «Ваши похороны и вы: 101 совет». Затем на глаза попалась модель из вишневого дерева, стоившая аж 8000 долларов 2 цента.
— Не те мы с тобой выбрали профессии, — сказала я Фредди, ткнув ее в бок. — Ты только глянь на эти цены! Надо открыть похоронное бюро и зажить наконец по-человечески.
— Заткнись, — зашипела на меня Элинор, — что за гадкая идея!
— Ха! Зато куда более перспективная, чем выпекание булочек.
— Ну, ты как знаешь, а я буду печь. — Она высморкалась в бумажный платок. — Это же семейная традиция!
— Что ж, в нашей конторе ты будешь главная по кремациям, — ответила я, — поняла прикол: «кремация»?
— Ничего смешного! — Элинор прямо позеленела.
— До сих пор не могу поверить, что она умерла, — твердила Фредди вишневому гробу и водила пальцами по холодной полировке. Модель была отличная, но нам не по карману.
— И я. — Тут совершенно неожиданно у меня подкосились колени, и я вцепилась в ходунки. Живому человеку трудновато свыкнуться со смертью, но я-то знала, что бывает и потяжелее. Слава богу, на сей раз никого не задавило арбузами и никто не повесился на венецианских жалюзи. Смерть Минервы была большой бедой, но, по крайней мере, в ней не было ничего фантастичного или позорного. Когда человек умирает от сердечного приступа, никто не просит гробовщика воссоздать покойнику лицо или изготовить закрытый гроб.
— И мне тоже не верится, — вздохнула Элинор и захлюпала носом. — Они говорят: «сердечный приступ». Но как можно проворонить сердечный приступ в кардиологическом отделении, где больные опутаны миллионами проводков?! Или сестры не следили за монитором?!
— Кардиомониторы сигналят в случае опасности, — кивнула Фредди.
— Может, его отключили? — предположила я.
— Или он был сломан, — всхлипнула Элинор.
— Об этом мы никогда уже не узнаем, — сказала Фредди, словно размышляя вслух.
— Меня просто трясет от мысли, что этот мистер Юбэнкс будет трогать Минервино мертвое тело, — выла Элинор.
— Слушай, ну что ты мелешь? — нахмурилась я. — Господи!
— Просто вырвалось. — Элинор снова высморкалась. — Не пойму, к чему вся эта кутерьма вокруг смерти. Почему нельзя просто вырыть яму и поскорее с этим покончить? Или был бы один-единственный вид гробов, а не десятки разных.
— Точно, — согласилась я, — это же гроб, а не вечерний туалет.
— Хочу, чтоб меня кремировали, — сказала Фредди. — Мое тело превратится в горстку пепла, а Сэм развеет ее над океаном. — Она подняла руку и сделала вид, что рассеивает воображаемую золу.
— Прах, прах, прах, — пропела я, — им мы были, им и станем.
— Слушай, может, ты все-таки заткнешься? — Элинор сощурилась. — «Прах», елки-палки! Не таким вертопрахам, как ты, рассуждать о нем.
Я решила не отвечать. Ведь я-то знаю: в этих вспышках ярости у нее выражается горе. Мне вдруг вспомнились похороны в Нашвилле, проходившие в синагоге на Уэст-Энд-авеню. Покойник водил дружбу с моим тогдашним хахалем, так что мне было не отвертеться. Там интересно молились над покойным, а гроб был совсем простой, украшенный лишь звездой Давида. Тогда-то я и решила, что если уж ударюсь в религию (правда, это маловероятно), то пойду именно в синагогу. Только в тамошних похоронах и был какой-то смысл: не то что здешние, где надо выбрать безвкусный, скверно окрашенный металлический ящик с пушистой тряпкой внутри. Все эти саркофаги напоминали мне убежища вампиров: вот розовый гробик с расшитым розочками пологом и кружевной подушечкой, а вот — белая моделька с блестящими хромированными ручками, как у холодильника «Фриджидер». Не понимаю, зачем так мучить родственников?! Я решила, что похоронный бизнес — мошенничество, и возненавидела Юбэнксов за их мерзкое ремесло.
