И это была не та боль, которой иногда требовал заключенный в Ридарете Рубин. Это было насилие над человеческой частью ее существа, омерзительное и невыносимое. Ридарета задыхалась и, хотя понимала, что не задохнется, это знание ничем не могло ей помочь. Подводное путешествие оказалось пыткой, короткой, но зато мучительной.
Ридарета ела, что ей давали, ибо это лучше, чем не есть вообще.
Странно проходят границы, отделяющие в душе невозможное от неизбежного… Они кажутся нерушимыми, после чего выясняется, что они вовсе не такие. «Он на это не способен!» — говорили о ком-то, а потом оказывалось, что на самом деле он способен на все. Или, напротив, кто-то считал, что никогда ни перед кем не прогнется, после чего выяснялось совсем другое… Ридарету сломили лишь однажды — и граница помчалась вдаль, став такой же далекой, как горизонт. Еще не так давно она готова была поджигать корабли, но присмирела, когда ей указали на то единственное, ради чего она должна быть послушна, — жизнь Раладана. Она смирилась с собственным бессилием, и с этого момента с ней стало можно делать что угодно — приказать или запретить. Объезженная кобыла, однажды укрощенная, а затем послушная воле всадника. Стражники, совавшие еду в ее камеру через открывающуюся створку внизу двери, могли ради забавы на нее плевать или смотреть через окошечко, как она отправляет свои надобности в ведро, которое точно так же совали в камеру, а потом забирали. Ее ничто не волновало, ничто не унижало. Впрочем, можно было даже открыть дверь камеры, поскольку на самом деле в ней не имелось нужды. Ридарета все так же продолжала бы тихо сидеть в углу.
О своем старом одноруком товарище она уже окончательно забыла.
Но он, к счастью, не забыл о ней.
Таменат немало пожил на свете (а в его случае — действительно немало) и набрался опыта, чем тоже не следовало пренебрегать. К той ситуации, в которой он оказался, он подошел хладнокровно, методично, со знанием дела. Можно сказать — математически, причем в буквальном смысле этого слова. Ибо он сидел и считал.
Ему дали понять то же самое, что и Ридарете: не следует дергаться, иначе кто-то за это дорого заплатит. Однако, во-первых, его пугали кое-чем другим (ее высокоблагородие Арма пригрозила лишь предсмертными муками Ридареты и Раладана, с жизнью им так или иначе предстояло распрощаться), во-вторых же — пугали кое-кого другого… Таменат не был Ридаретой. Княжна ему нравилась, князь Раладан — даже очень нравился, более того, старик его в некотором смысле почитал. Но только и всего, поскольку он не любил ни его, ни ее. Это позволяло ему смотреть на случившееся как бы со стороны, в отличие от Ридареты. Друзья имели для него значение, но не настолько, чтобы сложить за них свою голову. Возможно, он мог рискнуть, но без особого труда представлял, что при этом риск разложится натрое; мысль о том, что пират или красотка могут погибнуть, вовсе его не сковывала. Если кто-то погибнет — значит, погибнет. Их и так уже списали в потери.
И потому он не злился, не отчаивался, но и не раскис подобно Ридарете. Делать ему особо было нечего, так что он сел и начал думать. Он пытался докопаться до сути двух Темных Полос, заключенной в покрытых цифрами и символами страницах, ибо действительно знал: в этих Полосах есть все, что ему нужно.
И он не ошибался. Знания посланника — не просто сумма опыта, умений и разнообразных полученных за всю жизнь сведений. Лах'агар, что обычно переводилось как «посланник», дословно означало «неотделимая часть». Мудрецы Шерни являлись — символически — живыми частями Полос, частями, в которых сосредоточилась вся их сущность. Философия или математика на службе у подобного существа приобретали совершенно иной смысл. Расчеты и выводы получали немедленное, неоспоримое подтверждение, или — столь же неоспоримо — могли быть отвергнуты. Посланник словно описывал и выражал самого себя, рисовал портрет, верность которого мог сразу же проверить в зеркале; он сам служил этим зеркалом, поскольку символизировал Шернь, с ее позволения сам был Шернью, композицией уравновешивающих друг друга Светлых и Темных Полос.
Но Таменат не был мудрецом Шерни. Да, лах'агар, но лах'агар двух Проклятых Полос. Только двух… Исключенных из висящей над миром силы, отвергнутых, ненужных… Подобного ему никогда не существовало. Никогда прежде.
Таменат копался в своих числах до тех пор, пока не откопал то, о чем и без того знал и что хотел лишь подтвердить, ибо оно казалось слишком невероятным. Подтвердив, он мог уже больше ничего не считать; во всяком случае, работу можно было отложить на потом, загрузить ею свой легион расчетчиков. Сейчас он лишь закончил портрет и сравнил его с отражением в зеркале. Он восхищался достоверностью собственного образа и размышлял — а размышлять ему нашлось о чем.
Прежде всего он пришел к выводу, что должен еще раз поговорить с наместницей. Она пришла, когда он об этом попросил, и он задал ей вопрос о своих друзьях.
— Я собираю улики и свидетельства, — сухо ответила она. — Они еще живы.
Живы или мертвы… Она могла лгать, опасаясь его реакции. Не имея опыта ведения трудных разговоров, Таменат боялся расспрашивать хитроумную женщину, о которой кое-что знал от сына. К счастью, она сама сказала то, что он хотел услышать; видимо, ей пришло в голову, что таким образом она сможет успокоить отца старого друга и выбить у него из головы зарождающиеся там глупости.
— Я не могу их осудить, ибо тогда придется осудить и тебя, ведь это одно и то же дело. Потому тяну время как только могу — ведь когда я тебя оправдаю, тянуть дальше будет уже невозможно. А приходится. У меня все еще нет никаких вестей от Глорма и Рбита. Не стану скрывать — это меня беспокоит, тем более что я не могу откладывать суд до бесконечности. И все же будь спокоен, господин. Если дело дойдет до суда, я оправдаю тебя так или иначе. Самое большее — ничего от этого не выиграю, что ж, так тому и быть.
Таким образом он узнал, что Раладану и Ридарете ничто не угрожает до тех пор, пока не будут исполнены намерения наместницы в отношении него. Стало быть, временем он располагал.
И он снова мог размышлять. Это он умел превосходно. Если бы он еще столь же хорошо умел действовать…
Действовать умел третий из схваченных.
Раладан вскоре после своего пленения услышал от Армы примерно то же самое, что и Ридарета. Он пришел в ужас, причем настолько неподдельный, что снискал бы уважение в глазах самой Тевены, если бы, конечно, ей представился случай с ним познакомиться. Он догадался, что подобные же угрозы выслушала его приемная дочь. Раладан хорошо знал Ридарету и опасался именно того, что произошло на самом деле: княжна падет духом, начнет сходить с ума от беспокойства о нем и ничего не сумеет сделать. Поэтому он намеревался сбежать из тюремной крепости и наделать при этом столько шума, чтобы тот достиг соответствующих ушей, где бы эти уши ни находились. Остальное произойдет само собой. Ридарета, освобожденная от заботы о самом близком ей человеке, получит возможность довершить начатое. Раладан хоть и понимал, что его «дочка» не бессмертна, но знал, что она на многое способна, причем никто другой здесь не имеет о том ни малейшего понятия…
