И, вызванный из-под земли, вспыхнул огонь! Пламя побежало по тренировочному полю перед стенами Патампура, мгновенно поднявшись стеной. Огромный огненный круг прочертил землю и взлетел к небу, словно желая отрезать прошлое от настоящего.
Внутри этого круга оказалась большая часть калимегданского воинства. Запертые в ловушку пожара, воины заметались, закричали. Те, что остались снаружи, тщетно пытались им помочь.
Сквозь сплошную завесу пламени было не пробиться. Лошади отказывались идти в огонь, бесились, сбрасывали седоков.
И тут со стен Патампура наконец-то полетели стрелы. Казалось, каждая находит свою цель. Ржали кони, кричали люди.
Аурангзеб отошел подальше, судорога исказила его лицо, дернулась щека, глаза сощурились, превратились в щели, ноздри раздулись. Хорошо обученный конь под повелителем Калимегдана не дурил, стоял ровно, хотя и видно было, что животное испугано и охотнее всего унесло бы седока как можно дальше от этого ужаса. Черный дым окутал все вокруг.
Траванкор хорошо видел происходящее. То и дело порывы ветра на мгновение разгоняли дым, открывая для наблюдателей жуткие картины. Ни бровью не повел Траванкор, глядя на погибающих врагов.
— Арилье, — шептал он. — Прости меня… Я слышу, как плачет твоя душа… Прости меня, брат. Я отомстил за твоих родителей, за мою мать, за тебя…
Издалека донесся крик орла.
И, словно отвечая птице, послышался отдаленный шум. Как будто волны прилива бились о берег… Это подходила к Патампуру конница, которую привел на выручку радже Авениру гордый раджа Мохандас.
* * *
Звездочет Саниязи понимал, что опасную игру нельзя вести до бесконечности. Рано или поздно кто-нибудь из приближенных раджи Авенира догадается о том, кто выдает врагам все тайные замыслы Патампура. Если не сам раджа, то его пронырливый сынок, а если не сынок — то этот проклятый киммериец, который так ловко прикидывается глупцом…
Насчет Калимегдана Саниязи тоже не обольщался. Аурангзеб не слишком-то жалует жрецов и звездочетов. А уж с предателем у повелителя Калимегдана разговор и вовсе будет коротким. Посулы да обещания — все это до победы; а после победы Аурангзеб наверняка скажет: «Предал Авенира — предашь и меня» — и распорядится звездочета повесить.
Нет, Саниязи желал заранее обезопасить себя. Заручиться поддержкой существа, которое сделает его, звездочета, куда более могущественным, нежели сам владыка Калимегдана. Саниязи искал прибежища в храме Кали.
Он добрался до статуи и припал к ее крашеным стопам.
— О Черная Мать! — взывал Саниязи. — Дай мне убежище! Научи меня выполнять твою волю! Я стану твоими глазами, твоими руками, я буду прислуживать тебе… Я выполню все, что ты повелишь. Я буду прахом у твоих ног, я стану ступенью для твоих ступней! Внемли мне, великая богиня, и дозволь занять место твоего служителя.
Он молился и зажигал благовония, он обвешивал идола украшениями — дарами раджи, которые беглый звездочет прихватил с собой из дворца. Саниязи сулил богине полную покорность и юных девственниц в жертву.
И на рассвете Кали выказала ему свою благосклонность: она тряхнула ожерельями и шевельнула языком, а затем топнула ногой, оставив на спине лежавшего ничком Саниязи отпечаток своей ступни.
Отпечаток этот все время горел, жег кожу огнем, но Саниязи был счастлив: отметина богини означала ее вечную благосклонность.
И потому, когда на пороге храма показалась фигура рослого варвара с обнаженным мечом, Саниязи только рассмеялся.
— Конан! Я должен был догадаться… Ты все время следил за мной, не так ли?
— Так, — сказал Конан, делая шаг вперед.
— Ты ведь никогда не доверял мне?
— Точно, — Конан сделал еще один шаг.
— Смотри! — Саниязи повернулся к нему спиной, показывая ожог.
— Задница, — сказал варвар. — Ничего нового.
Он приблизился к звездочету еще на один шаг.
— Богиня оставила мне знак своего благоволения, — закричал Саниязи в исступлении. — Пади передо мной на колени! Поклонись ей, варвар! Поклонись ей!
— Ну вот еще! — возмутился Конан.
— Я — ее новый избранник! — надрывался Саниязи.
Конан поднял меч и с силой опустил его на голову звездочета. Брызнула кровь, заливая статую Кали. Выражение удивления так и не сошло с лица Саниязи.
А Конан одним прыжком переместился в сторону и успел уклониться от стрелы, прилетевшей из арки входа.
Произошло то, чего ожидал варвар: в храм вбежала Гаури. В руках девушка держала лук. Она все еще улыбалась.
Конан бросил кинжал, целя ей в глаз. Киммериец не промахнулся: лезвие действительно угодило в левый глаз Гаури… и сломалось. Девушка засмеялась:
— Ты догадался!
— Да, — сквозь зубы проговорил киммериец.
— Когда?
— Почти сразу… Ты глупа, дьяволица! Ты ничего не знаешь о людях!
— Я знаю о людях слишком многое, — возразила Гаури — точнее, Кали, принявшая ее обличье. — Я видела их тысячи раз. И всегда они меня разочаровывали.
— Что ж, могу и я разочаровать тебя. Я видел сотни дьяволиц, и ни одна не ушла от моей руки.
— Хватит болтать!
Кали бросилась на Конана. У нее не было никакого оружия, свой лук она выронила. Киммериец, не колеблясь, рубанул ее мечом. Тщетно! Ему показалось, что он ударил клинком не человеческое тело, а древесный ствол.
Кали засмеялась опять.
— Глупец!
Она схватила меч Конана пальцами. Киммериец с силой выдернул его. Кали метнулась в сторону с быстротой, делавшей ее движения почти неуловимыми для человеческого глаза. Киммериец с криком бросился за ней.
Они гонялись друг за другом по храму, пока Конан не начал тяжело дышать. Гибкое тело Гаури лоснилось от пота.
Конан остановился, чтобы перевести дыхание. Девушка хмыкнула:
— Кажется, ты устал, человечек? Хочешь передохнуть?
Она покачала головой с демонстративной грустью.
— Все эти мужчины полагают, будто доставляют мне радость, принося мне в жертву девственниц. А я, между прочим, люблю смотреть, как умирают воины. Ты будешь самой чудесной жертвой!
Конан яростно бросился на нее. И снова меч нанес удар впустую.
— Не трать силы, — сказала Гаури-Кали. — Тебе не убить меня.
— Кром! — зарычал Конан. — Ни один демон не стоял против доброй киммерийской стали!
Он кружил вокруг Гаури, снова и снова пытаясь атаковать ее. Демоница играла с ним. Она не старалась убить Конана побыстрее. Зачем? Ей доставляла удовольствие жестокая игра. Он не мог причинить ей вреда, она же наслаждалась его яростью, его бессильным гневом.
