– Так надо, девочка, так надо, – пробормотал мейстер Орнворт.
Лицу было нестерпимо жарко, а ноги словно вросли в снег. Дрожа всем телом, Гвендилена глянула вниз. По полу журча текла вода, исчезая в щелях между плит, покалывая ее босые ступни ледяными иголками. Вокруг, почти теряясь в темноте часовни, как каменные изваяния, застыли фигуры в монашеских рясах, красных, синих и черных. Вдруг две из них, справа и слева, подплыли к Гвендилене и сняли с ее плеч плащ, оставив совершенно обнаженной.
Девушка бросила жалобный взгляд на Орнворта, но старик лишь успокаивающе улыбнулся.
– Не шевелись и слушай. – Она угадала эти слова по его губам.
– Элей! – громко произнес он, и тут же два других монаха встали по обе стороны, держа в руках чаши. В одной из них была вода, а во второй – Гвендилена не поверила своим глазам – огонь. В чаше плескалось озерцо пламени.
– Энейнио ти дейрнас элей бендитио, – провозгласил мейстер Орнворт, – ин энв и тад ирр холл бетау Эогабала арглидд тан, ак Боанн мам поб менийв, ридич Этирне синтаф а энвид, ин энв и дувайэ гвир…
Орнворт протянул левую руку, и в подставленную ладонь оба монаха налили из своих чаш по несколько капель. Стихии зашипели, смешиваясь в жидкость медово-красного цвета.
– Этирне сисефин, мерч и Боанн фамме, – глухими голосами произнесли монахи.
Орнворт окунул три пальца правой руки в переливающуюся светом патоку, и дотронулся ими до лба Гвендилены. Она вся внутренне сжалась, ожидая боли, но в голове всего лишь зашумело, как после чарки доброго вина, и фигуры людей начали расплываться в тумане. И сразу же тепло тоненькими нитями поползло по ее телу, вызывая чувство, близкое к возбуждению. Еще и еще – каждый раз, когда пальцы Орнворта легко касались ее плеч, груди, рук, живота и ног. Огненные шипы кололи ее изнутри, смешиваясь с тончайшими потоками леденящей влаги, а струи воздуха – она видела их – кружились вокруг в бешеном танце. Гвендилене казалось, что она сейчас взлетит. Девушка раскинула руки в стороны, а ноги уже не ощущали камня, словно она действительно взмыла вверх. Своды раздвинулись и небо, полыхая сиянием, заглядывало ей в глаза.
– Этирне сисефин, мерч и Боанн фамме, – нараспев повторяли монахи, и она вдруг осознала, что понимает услышанное. Этирне Первородная, дочь дочерей Боанн, Матери всех женщин.
Гвендилена стояла, пошатываясь. Мейстер Орнворт, заботливо накинув на голые плечи плащ, проводил ее до опочивальни.
* * *
– Я вижу – ты помнишь, – удовлетворенно произнес граф Тэлфрин.
Гвендилена поежилась.
– А что это было?
– Высшее знание и благословение. То, что не может получить никто, кроме Первородных, и если бы ты не была моей дочерью, элей убил бы тебя. Ты – дочь дочерей, носительница крови Боанн.
Гвендилена нерешительно подняла на него глаза.
– Я должна подумать, – прошептала она, – должна отдохнуть.
– Хорошо. – Тэлфрин согласно кивнул. – Мы поговорим завтра утром. И у нас будет еще день. Один день, ибо короли не женятся, приезжая в гости.
Гвендилена жалобно вздохнула.
– Отец, – позвала она.
Уже взявшись за ручку двери, граф обернулся.
– Я хочу взять с собой Арна. И Миа.
Тэлфрин едва заметно поклонился, улыбнувшись.
– Все, что пожелает владычица Севера, – произнес он.
Глава 20
Три башни
Дождь противно моросил, грозя перейти в настоящий ливень. Впереди, не далее чем в полумиле, высились темные башни замка Глоу.
Элла остановился на небольшом пригорке, чуть наклонив вбок голову и прищурившись. Плащ его вымок до нитки; волосы влажными прядями облепляли скулы, делая барона похожим на хищную черную птицу.
Теа дрожала от холода, выстукивая зубами мелкую дробь, и прижималась к Эдвину. Сам Эдвин тоже чувствовал себя неуютно и, к великому для него сожалению, ничем не мог помочь девушке, ибо единственный на всю компанию плащ имелся только у Эллы, а тот, казалось, ни на что не обращал внимания. Чем выше в горы, тем становилось прохладнее, и морось усилила ощущение одиночества и какой-то необъяснимой тоскливости.
Глойну же все было нипочем: в рубахе, развязанной чуть не до пупа, он не замечал ни дождя, ни холода. Мальчишка крутил головой и раздувал ноздри подобно волчонку, почуявшему родные места.
Тропинка, едва видимая в вечерних сумерках, ныряла вниз, терялась в кустарнике, а затем, петляя, взбиралась все выше и выше.
Замок предстал перед ними мрачной громадой. Три башни, соединенные крепостными стенами, четко вырисовывались на фоне грязно-серого неба, и лишь огоньки от факелов перед воротами, отчетливо видимые в сгущающейся темноте, показывали, что это место обитаемо.
Не сказав ни слова, Элла принялся спускаться по тропе быстро и решительно, словно совсем не чувствуя усталости после долгого дневного перехода. Глойн побежал за ним, как собачонка, а следом тронулись Эдвин и Теа. Склоны стали скользкими от дождя, и из под ног то и дело с шуршанием сыпались мелкие камешки. В овражке было уже почти совсем темно.
Барон выругался сквозь зубы, когда его плащ зацепился за колючие ветви терновника, и резко дернул, порвав ткань. В то же мгновение дорогу ему преградили две фигуры.
– Стоять! – негромко произнесла одна из них, направив копье прямо в грудь Элле. Второй солдат застыл в паре шагов от товарища; в руках он держал взведенный арбалет.
– Даже не думай, – буркнул он, когда пальцы Эдвина едва коснулись рукояти тесака.
Элла застыл.
– Я хочу видеть начальника стражи, – спокойно произнес он.
– Неужели? – фыркнул солдат с копьем. – Увидишь, куда денешься… Дилвин, свет!
– Сейчас, – послышался из зарослей хриплый голос, – все отсырело, как в пузе у Матолуха…
Очень скоро на тропу вышел обладатель простуженного горла, держа на палке железный фонарь с еле теплившимся внутри огоньком. Фонарь он поднес почти к носу Эллы.
Солдат с копьем внимательно вгляделся в лицо барона. Арбалетчик тихо кашлянул.
– Худой, волосы черные, – пробормотал он.
– Сам вижу… – бросил тот через плечо. – Назовите ваше имя!
– Элла Лиолинен, барон Глоу, сын Идриса Леолина. Вы должны быть оповещены о моем прибытии.
Солдат отставил копье в сторону и опустился на одно колено. Двое других немедленно последовали примеру своего товарища.
– Мы оповещены, сир. Мастер Хедин распорядился поставить дозорных на всех подходах. Мы не знали, откуда вы придете.
– Хедин здесь? – изумился Элла. Последний раз, если принц не ошибался, он видел монаха в день похорон короля Идриса.
