Виола и Соррел останутся в моей памяти навсегда. Эдвард никогда не понимал этого, и я старалась не докучать ему слезами, пролитыми по потерянным детям. Возможно, если бы были у меня другие дети, я смогла бы забыть их — нет, не забыть, никогда, но я смогла бы принять потерю и легче смириться с ней. Но я больше не забеременела, и мне, похоже, это не светит уже, мне ведь уже тридцать шесть. Безрадостная перспектива, я думаю, но «простую девочку, может быть, ты родишь», — говорит Эдвард терпеливо. Он по-прежнему горит желанием, когда вспоминает об этом (обычно субботними ночами, когда не надо рано вставать на работу наутро).
С другой стороны, его мать (которая во всем верна себе и совершенно не меняется с годами, которая никогда в своей жизни не испытывала любви) говорит, что тридцать шесть — это почти четыре десятка, и потому зрелая женщина должна вести себя более осмотрительно.
Кто-то (думаю, Джордж Элиот) сказал, что у счастливой женщины нет истории». Возможно, нет ее и у скучающей женщины. Моя жизнь слишком полна призраков, чтобы быть счастливой, но она, конечно, скучна — настолько, что в последние годы мне лень было оставить запись в дневнике. Случайные собрания благотворительных комитетов (мать Эдварда, о, как эта старая карга старается построить мою жизнь по режиму!) и ланчи с женами коллег Эдварда или уик-энды у них в гостях.
Почти всегда их дома бывают больше нашего: у Эдварда обостренное чувство своего социального статуса, и он хорошо различает, какие приглашения стоит принимать. Это важно для бизнеса, он говорит, ты не понимаешь, Шарлотта. Лично мне наплевать, куда мы идем и насколько простой может оказаться компания, лишь бы люди были интересны и гостеприимны, но этого хочет Эдвард, и мне лучше не спорить с ним. И должна сказать, крайне приятно бывать в домах богачей, участвовать в охоте на куропаток, быть приглашенными на шикарные обеды, в поездки, присутствовать на скачках, особенно в те годы, когда Эдуард VII был жив, бесстыдный старый козел. Я дважды сидела рядом с ним за обедом, и его манера разговора была очень специфической — что мама называет теплой манерой, — когда не было Александры, конечно (нечасто это бывало — бедняга!). И если кто и ласкал чьи-то бедра под столом во время бриджа, то уж точно король английский, и никто другой!
Совершенную противоположность ему являет Георг V, он дружелюбный, достойный человек, а от суждения о Марии Текской[21], которая смотрится немного чопорной и неприступной, я воздержусь.
Но теперь, когда германские войска нарушили нейтралитет Люксембурга — что Эдвард называет очевидным актом агрессии — ив связи с отказом Бетманна-Холлвека сохранить уважение к нейтралитету Бельгии, была объявлена война этой Германии. Мы в состоянии войны с Германией — страшные слова, их даже записывать волнительно!
Эдвард говорит, что все закончится к Рождеству; может, и так, но я думаю, что начну писать об этой войне и о том, что творится в мире. (Это исправляет характер — когда думаешь о чем-то большем, чем твоя собственная жизнь, — так и слышу, как мама говорит это!) Эдвард, кажется, вполне одобряет это намерение, и спросил даже, хочу ли я стать похожей на Пастонов или Сэмюэла Пеписа[22]— не подозревала даже, что Эдвард может знать эти имена; насколько я знаю, он не открывал книг, за исключением конторских, вот уже семнадцать лет. Люди часто удивляют.
Мать Эдварда не удивляет ничем, однако она думает, что война — огромная трата времени в человеческой жизни, и считает, что писать о войне — еще большая трата. Лучше бы я занялась чем-нибудь полезным, например, вязала бы балаклавские шлемы[23]для наших храбрых парней на поле брани, как поступала ее мать, когда мы воевали с бурами и зулусами.
Не могу не отметить, что изготовление вязаных шлемов для наших храбрых парней так важно, если учесть, что война кончится к Рождеству, но я лучше займусь чем-нибудь другим. Не сказала этого.
10 сентября 1914 г.
Когда-то я писала, что должна произойти социальная революция или переворот невообразимой силы, чтобы изменить взгляды людей и положение женщины в мире. Теперь мне кажется, мы являемся свидетелями начала подобных потрясений.
Германская кавалерия уже достигла Ипреса и Лилля во Франции, и это значит, что война подступает с пугающей скоростью. А ведь я бывала в Лилле; Клара Уиверн-Смит сняла там дом на лето и пригласила нас с Эдвардом на пару недель, хотя Эдвард был все время раздражительным, поскольку ему не нравится заграница. Лично я убеждена, что реальной целью Уиверн-Смит было соблазнение Эдуарда VII — у него всегда была довольно явная склонность к Франции, особенно после того как он познакомился с Сарой Бернар, и он бывал в доме Уиверн-Смит не однажды.
(Не удивлюсь, если Клара У.-С. достигла своей цели, поскольку надо признать, что Эдуарда VII всегда было легко соблазнить.)
Асквит[24]предсказывает огромные потери, и много говорят об «окопной войне», что звучит пугающе, и о необходимости формирования большой британской армии, Что ужасает также. Эдвард не уверен, что Асквит — тот человек, который поведет страну в верном направлении: послушать его, так у нас скоро будет министром финансов Дэвид Ллойд Джордж[25], вовлекающий страну в войну! Хорошо бы, чтобы премьер-министром был человек энергичный и жизнестойкий, хотя в свете недавних событий, возможно, жалкий мистер Ллойд Джордж должен разработать поправку государственного страхования по Германскому плану войны.
Эдвард в совершенном неистовстве, но подозреваю, что он втайне рад, что слишком стар для срочной службы. Легко ходить по дому и говорить «клянусь, я бы мог сражаться против этих гуннов», когда тебе скоро сорок девять.
Мать Эдварда вся в вязании, и моя мама организует благотворительные сборы для несчастных молодых вдов, которые скоро наводнят страну. Кэролайн и Диана помогают ей — мужа Кэролайн, возможно, направят во Францию вместе с полком, и она вернется к маме в Западную Эферну, пока он будет отсутствовать, и можно ее пригласить погостить.
Тем временем я тайно делаю запросы о военных работах, которые королева предлагает женщинам, но пока еще не говорила об этом никому.
20 сентября 1914 г.
Все больше прихожу к убеждению, что социальная революция начинается. Признаки этого становятся все явственнее, не последний из них — деятельность миссис Панкраст, но если задуматься, невозможно представить себе, чтобы миссис Панкраст не была на передовой социальной революции. Неудержимая леди продолжала вести свою кампанию за права женского голоса на выборах, даже находясь в тюрьме — думаю, на этот раз из-за заговора взрыва в доме Ллойд Джорджа, — акта, который мне не понять, так как Ллойд Джордж представляется мне также, в некотором роде, социальным реформатором с его пенсиями по старости, государственным страхованием и т. п. Думается мне, что он и миссис П. — родственные души.
