– Как я могу отблагодарить вас за доброту ко мне, мисс Скрэби? – спросил я однажды утром, дегустируя очередные лакомства, которые она именовала Cuisine Biologique.[136]Мисс Фиалка взглянула на меня с удивлением:
– Мне это доставляет удовольствие, – заверила она. – Вот, попробуйте это, – предложила она, приготовившись отправить мне в рот кусочек маринованного гриба. Я приоткрыл губы, и она скормила мне гриб. – Мне очень нравится кормить вас, мистер Фелпс, Вы лучшая морская свинка для моих рецептов.
Я улыбнулся. Это правда: я с неописуемым наслаждением съедал все, что она подносила, и в результате здоровел и оживлялся с каждым днем.
– Но, я надеюсь, вас прельщает во мне не только аппетит, мисс Скрэби, – отважился я. Она покрылась румянцем, и я тоже, из-за чего она покраснела еще больше, что, в свою очередь, ввергло меня в еще более глубокую краску, пока мы оба не запылали как две раскаленные кочерги.
Мы с мисс Скрэби уже обменялись историями детства; она тоже была одинока. Особенно после того, как по идеологическим причинам рассталась с мужчиной – неким мсье Кабийо, – который был для нее больше отцом, нежели сам доктор Скрэби.
– Все эти годы, пока отец набивал животных с «Ковчега» Капканна, – (я вздрогнул при упоминании судна), – я провела на кухне с Кабийо, готовя их мясо, – с грустью произнесла она. – Он научил меня всему, что я знаю.
Я посочувствовал:
– Я тоже отдалился от того, кого любил. Когда мистер Дарвин опубликовал «Происхождение видов», мой отец лишился рассудка.
Мисс Скрэби ахнула:
– Нет! Неужели? И мой отец тоже!
И поведала мне, как доктора охватила необычайная хандра, он заперся в мастерской с бутылкой рома и пробыл там неделю. В свою очередь я рассказал ей, как Пастор Фелпс разорвал книгу Дарвина на глазах у всей паствы в церкви и затем его увезли в Лечебницу для Духовно Страждущих. Должен признаться, я опустил часть про склянку и ее содержимое.
– Вы должны написать Пастору Фелпсу, – настаивала она. – Разумеется, он не хотел расставаться с вами навеки.
– А вы? – спросил я. – Вы помиритесь с вашим мсье Кабийо?
Она медленно покачала головой:
– Я не знаю, – проронила она. – Но я вскоре увижу его на Банкете. – Внезапно она заволновалась и принялась мять ткань своей пышной юбки. Я понимал, что она чувствует.
– Не бойтесь, мисс Скрэби, – мягко произнес я. И накрыл ее ладонь своею. И она не воспротивилась мне, читатель, и не отдернула руку. Смел ли я отныне тешить себя надеждой?
Я должен ей рассказать, подумал я. Но трусость меня остановила.
На следующий день я попросил у Фиалки бумагу – написать Пастору Фелпсу письмо. Что было мне терять, чего я еще не утратил? И что мне оставалось, кроме как взывать к чувству справедливости отца? Он всегда был справедливым человеком.
«Должны ли дети страдать за грехи отцов и матерей своих? – писал я. – Конечно же, нет, мой дорогой Пастор Фелпс! Если Вы чему-то и научили меня, сэр, то тому, что Господь справедлив! – Хотя, лично я начинал в этом сомневаться. Что «справедливого» в этой бездне, куда Он меня низринул? – Я желаю одного: чтобы мы с Вами вновь примирились, – закончил я письмо. – Если Вы не можете любить меня как приемного сына, любите меня как создание Господне!
Ваш любящий сын, Тобиас Фелпс».
Мисс Скрэби, не зная содержания моего послания, но довольная, что я внял ее совету и попробовал достигнуть примирения, проводила меня вместе с ныне болезненным и скелетообразным Жиром на станцию Святого Панкраса, где пребывал мой почтовый голубь Иаред. Я собственноручно привязал к его окольцованной лапке крошечный конверт со сложенным письмом. Иаред выпорхнул из клетки, на миг потерялся под карнизами станции, но быстро нашел небо. Пока мы наблюдали, как он берет курс на север, я с надеждой шептал тихие молитвы.
Доктор Скрэби был так занят своей «Новой теорией эволюции», коя целиком основывалась на мартышке-джентльмене и вашем покорном слуге, что нас с мисс Скрэби все чаще и чаще оставляли друг с другом. Оставляли? Или, осмелюсь предположить, мы по собственному выбору проводили большую часть дня в компании друг друга?
На следующее утро я, ободренный тем, что она позволила мне положить ладонь на ее руку, решил призвать свое мужество и во всем признаться Фиалке. Дрожа я произнес:
– Я бы хотел, чтобы вы кое-что знали, – начал я. – Касательно моего происхождения.
Мне показалось, или призрачная фигура и впрямь мелькнула подле меня, когда я проговорил эти слова? Женщина в юбках? Я моргнул. Игра света. Женщина исчезла. Фиалка перевела на меня взгляд с тетради, в которой записывала мой отзыв о ее последнем рецепте, лакомстве из брюквы («Необычайно вкусно», был мой вердикт), и улыбнулась.
– Вашего происхождения, мистер Фелпс? Вы имеете в виду Тандер-Спит, Пастора Фелпса и вашу покойную приемную матушку? Мне казалось, мы уже все друг другу рассказали, мистер Фелпс! – Она кокетливо улыбнулась. – Или есть еще некая позорная тайна?
Мое сердце застучало тяжело и медленно. Но я уже не мог остановиться. Я прочистил горло.
– Что ж, можно сказать и так, – начал я.
Тонкие брови мисс Скрэби вопросительно изогнулись. Но затем она заметила, как мне неловко, и лицо ее смягчилось, отобразив жалость и беспокойство; она воздела руку, призывая меня остановиться:
– Прошу вас, мистер Фелпс, – проронила она. – Я вовсе не желаю, чтобы вы мучили себя из-за этого – в конечном счете, это ваше личное дело.
– Нет, – выпалил я. – Я должен вам признаться, мисс Скрэби. В Бродячем Цирке Ужаса и Восторга я видел Акробатку, и она…
Фиалка взяла мою руку – показавшуюся мне ужасно волосатой рядом с пухлой гладкой ладошкой Фиалки – прекрасной, как нетронутое тесто! – и крепко сжала:
– Мистер Фелпс, вы так побледнели! – сказала она.
Я сглотнул и сделал глубокий вдох, решившись продолжить. Голос зазвучал слабо и хрипло:
– У меня есть основания подозревать, что эта Акробатка – моя настоящая мать.
– Акробатка? – переспросила Фиалка, улыбаясь. Руку она не убрала – только сжала мою ладонь сильнее. (До сего момента – так обнадеживающе!) – Акробатка! Как… необычно!
– Это не все, – продолжал я. – Остальное еще необычнее. – Я замолчал, а затем прошептал: – Касательно моего настоящего отца. У меня есть основания полагать, мисс Скрэби, как бы невероятно и жутко это ни звучало для ваших прекрасных ушей, что мой настоящий отец…
– Да?
Я опустил голову:
– Прошу вас, мисс Скрэби, не могли бы вы любезно предоставить мне ручку, чернила и бумагу, чтобы я для вас это написал? Боюсь, произнести вслух я не в силах.
