то густела, но видно было – неладно и с автобусами, и с крепкоселами, и с Пронькой, Федором и Мишкой. Очень неладно.
Наконец, дымку сорвало окончательно.
Словно до того глядел через мутное стекло, а теперь его убрали. Санька, положим, видел лучше многих, стрелецкий глаз, а каково остальным, не стрельцам?
Истошный крик Пронкиной матери перекрыл репродукторы пропаганд-вагена, единственного автобуса, оставшегося неизменным. «Пазик» и «Мерседес» же оказались большими чешуйчатыми тысяченожками. Нет, не живыми, Санька был уверен, что это машины, странные, без окон, без колес, но машины. А чешую не то, что гайка, противотанковый снаряд едва ль пробьет. Подготовились жучары к отражению атаки. Стволов Санька не видел, но был уверен – тысяченожки сумеют ответить огнем на огнем. Или не огнем, а ядом, кислотой, излучением – вариантов достаточно.
Он так долго – секунды три – думал о машинах жучар, потому что думать о другом не хотелось. Очень не хотелось.
Вожатый выглядел совершенно как и прежде, разве румянца поубавилось. Вот его спутники, большие крепкоселы… Недаром их зовут инсектоидами.
Жучары не особенно пугали Саньку. Чужие на то и чужие. Но наши… У Проньки перерождение зашло ещё дальше, чем у Тихого Федора. Многое скрывала одежда, но огромные, в ладонь, глаза-фасетки, состоящие из дюжины обычных глаз, не спрячешь.
Что видел Пронька своими новыми глазами?
Санька ждал, что будут делать люди – кинутся на жучар, прочь от жучар?
Толпа оцепенела. Люди стояли молча, едва смея дышать, и лишь Пронькина мать, всхлипывая и подвывая, нерешительно шла к сыну.
Жучары первыми двинулись к разоблаченному «Мерседесу». Открылся люк, и пропустил их внутрь. Поджучарники, а с ними Пронька. Тихий Федор и Мишка пошли к другому транспортеру. Оба механизма тронулись одновременно. Двигались они с легким гудением, временами внутри что-то лязгало, но негромко. Ножки передвигались с легким шелестом, сначала медленно, затем быстрее и быстрее, и уже через десять секунд механизмы жучар покинули Норушку.
Оцепенение пало, началась паника.
Санька поспешил к своим. Он схватил за руки мать и отца – и повел их домой. То же, видел Санька, сделал и Пирог со своими.
Эпилог
Вечером все настолько успокоились, что стали искать случившемуся простое объяснение.
Олег Степанович сидел в клубе с приехавшими из области людьми. Их тут же признали не простой милицией, не ФСБ, а какой-то другой, секретной и научной службой. Зря признали. Обыкновенная милиция. Секретная научная служба даже и захочет, из Москвы до Норушки так скоро не доедет. Разве владеет мгновенным перемещением, но это вряд ли.
Милиция вывесила объявление, что-де Норушку никому до особого распоряжения не покидать. Про то же говорили из громкоговорителей, что были на милицейских «Волгах».
Уехать хотели, и многие, но ехать вслед за двумя транспортерами инсектоидов те, у кого были машины, не решались, а другой дороги в большой мир из Лисьей Норушки не было. Разве в Захарьинку
Пропаганд-ваген, оставленный жучарами, обнесли желтой лентой и запретили к нему подходить.
Никто и не стремился. Правда, ещё до приезда милиции горячие головы швыряли в радиофицированный автобус камни, но из такого далека, что не попали ни разу.
И хорошо, что не попали. Автобус наш, весь до винтика земной, жучары-крепкоселы его в аренду брали. За что нашему-то страдать?
Первое простое объяснение, мгновенно облетевшее Норушку было то, что в еду, а именно в хлеб, добавили какой-то наркотик. Поэтому и примерещилось невесть что. Почему в хлеб – понятно, еда у всех разная, один хлеб общий у каждого на столе. Непонятно, отчего примерещилось всем одинаково, настолько одинаково, что милиция даже засомневалась: показания давали словно под копирку, чего быть не должно. Но почему – не должно, если каждый норушкинец до сих пор видел перед собой то, что случилось у клуба в самых мельчайших деталях? Из-за этого про отравленный хлеб пересказывать слух пересказывали, но верить не верили. Второе простое объяснение было в том, что крепкоселы просто пошутили, а мы, дураки, шутки не поняли. Одели быстренько карнавальные маски и спецкостюмы, сейчас их наловчились делать, а мы и испугались. Есть даже праздник такой, колядки, когда обряжаются всякими чудищами. В Америке его Хелоином, что ли, зовут.
В это объяснение верили больше, однако непонятен был смысл подобной шутки: сейчас не зима, колядовать рано, и потом, на автобусы тоже, что ли, быстренько спецкостюмы одели? А если одели, то почему, пошутив, не сняли? Они же по делу приезжали. И где, собственно, Пронька и остальные пацаны? Всё шутят? В лагерь милиция ездила, и ничего там не нашла. Даже лагеря не нашла.
Было и третье простое объяснение – киношники фильм снимали скрытой камерой про захват Норушки, и четвертое простое – все представление устроили конкуренты Крепкоселов, и пятое – что каким-то образом во всем виноваты чирковские, и шестое – но пока ни одно не стало не то, что общепризнанным, но хотя бы просто признанным хотя бы одним свидетелем происшествия. Санька решил, что слухи специально распускает милиция, для спокойствия населения. И для собственного спокойствия тоже.
Дома у Саньки о прошедшем старались не говорить. Получалось нелепо, но лучше нелепо, чем страшно, решили родители. Мать плакала, отец хмурился и курил вторую пачку.
Санька с Корнейкой сидели в саду.
– Они – навсегда ушли?– спросил Санька.
– Пока назад не позовут, – ответил Корнейка.
– Думаешь, могу позвать?
– Не знаю.
Санька и сам не знал. На разрушение маскировки жучар ушла меньшая часть силы, почерпнутой Корнейкой из Чаши. Большая – на то, чтобы это событие впечаталось в память норушкинцев. Помнить-то они будут, но как? Будут жалеть Проньку и остальных? Наверное. Но будут жалеть и несбывшиеся надежды на хорошую работу и доброе начальство. Кое-кто – особенно те, у кого нет детей, решат, что ничего плохого с Пронькой и не случилось, напротив. Если время требует изменений, нужно меняться.
– В конце августа вызов в стрелецкую школу придет. Отпустят?
– Думаю, с радостью, – не покривил душой Санька. Отправить сына подальше отсюда теперь, после случившегося – уже хорошо, а отправить в особое училище – просто замечательно.
– А сам-то ты как? Хочешь?
– По правде – не знаю. Родителей оставлять боязно. Не пропали бы без меня. С другой стороны, знаю я мало, могу ещё меньше. Учиться нужно – родителей защищать, Норушку. Страну.
Подумал и добавил
– В общем, всю Землю.
После эпилога
«По официальным данным Национального форума «Настоящее и будущее народонаселения России», за прошедшие 13 лет с карты Российской Федерации исчезли
