отношения не могут строиться на сексе, ссорах и вспышках отчаянной, удушающей страсти после примирения. Не может на долгую перспективу любовь быть такой.
И он достоин лучшего. Огромного. Излечивающего, а не разрушающего.
– Я тоже тебя убивала…
– М-м-м. – Он трет глаза так, будто собирается их выдавить.
– Егор…
– Что?
– Я не подхожу тебе.
– С чего ты решила?
– Просто давай честно. Ты с чего решил, что ты меня любишь?
– С того, что я жить без тебя не могу.
– А я не могу с тобой. Мы губим друг друга. Ну? Зачем тебе это?
– Прости меня, – шепчет он, хватает за руки, сжимает пальцы. – Прости меня, а? Прости! Я исправлюсь. Хочешь? Хочешь, с додиком своим дружи, а? Я не мешаю, вот! Нисколько. Прости, что думал о вас там… Смешно, да? Ты и он… Смешно. Ну что у тебя может с ним быть, да? После меня какой еще додик? Если я не смог, то он-то куда!
Опять внутри гложет обида. Я молчу.
– Да?
У Егора, кажется, от напряжения лопаются капилляры в глазах. Он смотрит и ждет, что я отвечу: «Да». Я чувствую себя предательницей. Скажу «да» – и не смогу признать, что я и Тимур – это не просто возможно, это более чем реально. Скажу «нет» – и все рухнет, Егор погубит и себя, и нас.
– Да?
Не могу врать – нет сил. Вспоминаю моего ботана, который одновременно такой сильный и такой безобидный. Он не хочет прятаться, не хочет скрываться. Не боится ничего, а я трусиха. Только что говорила, что благодаря Тимуру готова смотреть страху в глаза, а теперь сижу перед моим страхом и трясусь как дурочка.
Но я только что получила моего Кострова. Он только что признался мне в любви. Только что признал, что хочет проводить рядом все ночи напролет. И держать меня за руку в коридорах института. По щекам уже давно льются слезы, как будто мир с Костровым, что я себе уже представила, – это сказка, несбыточная мечта, как письмо из Хогвартса. Я как одиннадцатилетка, которая в день рождения сидит у окна и ждет сову. Час, второй, третий – уже видит себя настоящей волшебницей, а к вечеру понимает, что все это только выдумки.
Я всхлипываю. Егор протягивает руки и сжимает пальцами мои щеки так, что губы вытягиваются в трубочку.
– Да, – шепчу я, чувствуя дрожь во всем теле.
Егор притягивает меня к себе, наши лбы сталкиваются, в нос бьет запах сигарет и алкоголя.
– А че ревешь тогда? – Он отстраняется, дергает подбородком. Голос становится жестким, злым. – Че ревешь?
Все резко меняется. Из умоляющего он превращается в злобного.
– Испугалась тебя.
– Ты? Меня? – Он хохочет. – Ты? Ты же ничего не боишься. Да? Как навалить двести на моцике по трассе – не боишься. Остаться одна не боишься. Бросать меня не боялась. А теперь что?
– Теперь боюсь.
Я должна его успокоить, убедить. Должна успокоить. Должна успокоить.
Но вот проблема – не хочу. Слезы катятся и катятся, ничего не получается.
– Ничего, конечно, – всхлипываю я от своего вранья, оно душу рвет на куски. – Он мой друг и пострадал от тебя. Конечно, я боюсь. – Чувствую, что совершаю прямо сейчас ошибку. – Ты… – Слезы бегут таким потоком, что я больше не могу говорить.
Ощущение, будто только сейчас мне становится ясно, что я пропала совсем. Я страшно, до ужаса люблю Кострова. Я при одной мысли о нем сразу переношусь туда, где чертовски тепло. Представляю, что он сейчас там, сидит где-то на лавочке, ждет меня, скроллит ленту в телефоне, волнуется, смотрит по сторонам и разминает шею.
Колчин тянется ко мне, берет за плечи и крепко обнимает. Гладит по голове так, что больно тянет волосы.
– Тс-с, – шепчет он.
Помимо дыма и алкоголя узнаю запах туалетной воды Егора, это и успокаивает, и заставляет содрогнуться.
– Хочешь, извинюсь перед ним?
Он лжет. Что-то не так.
– Ну, если вы такие хорошие друзья. Хочешь? Завтра же.
Колчин отстраняется, продолжает при этом с силой давить мне на макушку, гладить так, что волосы, кажется, с корнями вырвет.
– Извинюсь. Прилюдно. Я могу, ты же знаешь. Ты только тоже поклянись, что вы друзья. Что сплетни врут. Сможешь?
Он говорит какие-то безумные вещи, как тогда, в машине. И я боюсь, что вторая волна после затишья страшнее предыдущей. И каждая следующая будет все хуже, и хуже, и хуже.
– Егор, что ты несешь? Почему ты просто не оставишь меня в покое?
– Потому что ты ошибаешься. – Он прижимается лбом к моему лбу и даже тянется ко мне губами, которые до сих пор кажутся родными. Он прикасается ко мне совсем невесомо.
Но я успеваю отвернуться.
– Егор, это моя жизнь и мое дело.
– Ты ошибаешься, я знаю. Я не могу тебя потерять. Потом будет поздно, ясно? Я извинюсь. А ты пообещай мне. Поклянись, что будешь держаться от него подальше. Пожалуйста, держись от него подальше. Иначе я не ручаюсь, правда. Только не он.
– Ты же сказал, можно дружить.
– Дружи… Нет. Передумал. Нет…
– Егор!
– Ты ошибаешься. Ты во всем ошибаешься!
– Я приведу Соню, ладно? И она за тобой присмотрит.
– Соня тут?
– Она меня привезла.
– Соня-я-я! – ревет он и, вскочив на ноги, мчится в глубь квартиры, а я за ним.
Он уже схватил сестру за руку и прижал к холодильнику спиной.
– Ты ополоумел? – ворчит она. – Успокойся и не позорься. На, выпей кофе.
Соня совершенно спокойна. Егор ее слушается, тут же затихает и падает за кухонный островок, обняв подрагивающими пальцами кружку с кофе.
– Ты не в себе, псих, – продолжает Колчина. – Ты ее хотел – она тут. Говори что планировал, и мы уедем.
– Ты и она… – выдыхает Егор.
– Закрой рот. Ну? Чего тебе от нее надо?
– Вернуть.
– Ты вернешься? – поворачивается она ко мне.
– Нет.
– Все, – говорит брату Соня. – Вопрос закрыт! Егорушка, возвращают не силой. Она не верит тебе, и она не вернется.
– Но она с…
– Ты веришь сплетням? Даже если она с кем-то снюхалась – это не твое дело, понял? Она не должна ничего тебе обещать.
– Д…
– Не должна.
Он падает лицом в раскрытые ладони, а потом стучится пару раз лбом о столешницу.
– Ненавижу тебя!
– Кого из? – усмехается Соня.
– Ненавижу тебя, Ася. Ненавижу!
– Хорошо. – Я вздыхаю и проверяю ключи и телефон в карманах. – Может, я тогда пойду? Вообще не понимаю, зачем я тут, он даже не был при смерти. Сонь, в следующий раз можно без меня?
Она не успевает ответить.
– Иди! Проваливай! –
