моей душе, и оно исходит со всех сторон, но я принимаю его. Захожу в его комнату, готовый рассказать все до мельчайших подробностей, только чтобы обнаружить, что она пуста.
Я вхожу внутрь, присаживаясь на край его кровати, и провожу руками по лицу.
Я мог бы просто пойти к Мэддоку, но не хочу разбудить Рэйвен, зная, что ей сейчас еще тяжелее уснуть, чем обычно.
Они оба были бы в ярости, узнав, что это причина вообще заставила меня задуматься.
Я решаю написать Ройсу, спрашиваю, где он. Он отвечает одним единственным словом.
Ройс: вышел.
Вздохнув, бросаю телефон на пол, и тяну себя за волосы.
Он зол, и я такой козел.
Я проигрываю в голове этот день. Не ожидаемые разочарование или гнев, гложут меня. Жгучее чувство одиночества сжирает меня с новой силой, когда я вспоминаю, как Виктория рассмеялась, когда я признался, что справился с покраской ногтей Зоуи не с первого раза.
Это было так мягко, даже ее глаза улыбались, словно она могла представить это, или хотела бы. Будто она хотела быть там, чтобы увидеть это.
Бьюсь об заклад, она бы снимала это зрелище, вместо того, чтобы вмешиваться и сделать все самой.
Заставляя себя думать о чем-то другом, я мысленно возвращаюсь к долгой поездке со спящей на заднем сидении Зоуи. И только тогда осознаю, что так же катался с Викторией.
Я гнался за приятной тишиной, которую она дарила мне, за ощущением легкости и ясного ума, которые она давала.То, что она была рядом со мной, стерло миллионы мыслей, которые преследовали меня всего несколько минут назад.
Зоуи была дома в безопасности с моей семьей, и моя девочка была в безопасности со мной.
Моя девочка?
Я не могу сделать вдох, когда чувство вины съедает меня за мое предательство, как пир для нечестивых, разрывая мои внутренности и добираясь до нутра, той части меня, к которой я всегда мог прислушаться. Доверять, как меня учили. Но все, что произошло в последнее время, было результатом моего решения.
Мои инстинкты ослепили меня.
Ничто из того, что сделала Виктория, не причинило вреда.
Виктория изменила мой мир, когда оставила те больничные записи, чтобы я нашел их. Потом она пришла в него и меняла его снова и снова, к лучшему, а потом и к худшему. И я был сражен правдой, которая раскрылась после.
Я и сейчас поражен.
Она была преданна мне, даже когда у нее не было для этого причин.
В ту же секунду, как меня пронзает эта мысль, тяжелое чувство отчаянья растекается по моим венам, и мои ноги несут меня.
Что, черт возьми, я натворил?
Она нужна мне.
Ее руки, ее кожа и улыбка, ее взгляд и небольшая дерзость, которую она любит проявлять, когда сопротивляется.
Я хочу, чтобы она сопротивлялась.
Я хочу ее.
Ноги несут меня в ее спальню, и я медленно толкаю деревянную дверь костяшками пальцев.
Лунный свет сегодня немного ярче обычного выглядывает из-за края занавески. Он падает на люстру так, что освещает ее фигуру под одеялом, которое я выбрал для нее, в кровати, которую я собрал для нее, потому что верил, что никто другой не сделает этого правильно.
Ее грудь поднимается, вздымая простыни и предупреждая меня, что она не спит, что она знает, что я стою здесь, в ее дверях.
Когда я подхожу ближе, она переворачивается на спину, покрывало двигается вместе с ней и немного спадает с ее тела.
Сперва я наступаю на ее матрас левым коленом, а затем забираюсь на нее, между ее раскрытых ног, пока моя ладонь не упирается около ее плеча.
Теперь я могу видеть ее лицо.
Она рассматривает меня, в ее глазах нежность, которую я не часто вижу. Но ее слабая улыбка наполнена страданием, и боль рвет мою кожу на куски.
Каждую ночь она ждет меня, ничего не ожидая и принимая то немногое, что я даю. И я отдал намного больше девушке, которая не была нею.
Мои руки начинают с ее ребер, нежно проводят по ее топу и вниз по обнаженным бедрам, пока я не добираюсь до ее колена. Я притягиваю ее к себе, мои глаза закрываются, когда я теснее прижимаюсь между ее ног, и ее тепло сливается с моим.
Опускаю голову, медленно целуя ее вдоль ключицы, и ее грудь раздувается, разжигая огонь в моей собственной.
Я провожу кончиками пальцев снизу вверх по ее руке, до плеча, пока не обхватываю ее шею.
Наклоняю голову, целуя подбородок, и затем уголок ее губ, и замираю на нем.
Ее рваное дыхание заставляет мои веки распахнуться, и наконец ее ладони ложатся на мою грудь.
Я опускаю свой лоб к ее, впитывая то, как она ощущается.
Когда кончики ее пальцев поджимаются, мои руки скользят в ее волосы, и я делаю то, что так чертовски долго хотел.
Я притягиваю ее рот к моему, мои губы опускаются на мягкие гребаные подушки…
— Я соврала, — выдыхает она.
Мои глаза открываются, наши рты соприкасаются.
Ее накрывает саднящая печаль, и, готов поклясться, влажное облако прокрадывается в ее глубокий, гипнотический карий взгляд.
Она убирает руки с моей груди, скользит по руке, пока не обхватывает ту, что в ее волосах.
Мой кулак сжимается, стискивая ее руку, но затем она отводит ее назад, забирая с собой и мою. И холодный жесткий ужас проникает в меня.
Ее глаза избегают моих, всматриваясь в темноту вокруг нас, когда она повторяет шепотом:
— Я соврала… я не хочу притворяться нею.
Лед.
Мое тело превращается в лед, замирает, мать его, замерзает.
Я пытаюсь притянуть ее к себе, но ее рука, лежащая на моей груди, играет роль барьера, отталкивая меня.
Ночной мрак клубится в ее словах, охватывая мое горло, угрожая задушить меня.
— Что… нет. Красавица, нет…
Она качает головой, и затем свет падает так, что я вижу слезу, стекающую по ее щеке. Я взлетаю с матраса, запутываясь в собственных ногах, и едва не падаю на задницу.
Ручка ее двери вонзается мне в ребра, когда я натыкаюсь на нее. Моя спина ударяется о косяк, когда я пячусь из ее комнаты на нетвердых ногах.
Она знает.
Она, мать твою, знает.
Мой пульс выходит из-под контроля, и я не могу дышать. Я приваливаюсь к стене и съезжаю вниз, пока моя задница не ударяется о пол.
Я обхватываю голову руками, и затем пара черных, расшнурованных ботинок появляется в поле моего зрения.
