Меня одаривали дважды — любовью лучшей в мире женщины и любовью сына.
Я похерил и то, и другое — любимую женщину предал, ребенка полюбить не смог. Пришло время платить по счетам. Соня меня бросила, и теперь меня собирается бросить мой сын.
Они оба правы, мне не в чем их упрекнуть. Херовый муж, херовый отец, я бы сам себя бросил. Но когда врач, глядя прямо в глаза, сообщил, что у Амира предварительно диагностирован лейкоз, у меня под ногами буквально разверзлась бездна.
Слишком маленький, слишком ненужный и слишком беззащитный. Он результат фатальной ошибки, но разве справедливо, что за мои косяки должен отвечать тот, кто меньше всех виноват — мой ребенок?
Нет, не справедливо. Он пока ничего не понимает, сидит рядом на диване и играет с мобильным телефоном. А меня медленно сжирает огонь запоздалого раскаяния.
По другую сторону от Амира сидит Лиза. Руки сцеплены на коленях, прямая спина, стеклянный взгляд. Мы встретились впервые за все это время, таким было мое условие. Наш контакт сведен не просто к минимуму — к нулю.
Жаль, что я не сделал этого сразу же, а вынудил свою Соню пройти через все то дерьмо в палате городской больницы. Тогда умер мой первый ребенок, сейчас умирает второй. Все, к чему я прикасаюсь, превращается в тлен.
Можно сто раз обвинить в случившемся Лизу, и доля ее вины тоже есть. Но если бы я сдержал свою похоть, нашему с Соней ребенку сейчас было два, моя семья оставалась со мной, и меня не сжирала бы совесть за больного ребенка.
Сегодня я пошел против правил и взял с собой Лизу, потому что Амир тоже ее сын. Она должна все услышать сама. С момента как озвучен диагноз, лицо Лизы напоминает гипсовую маску в тон белым стенам кабинета.
— Я бы рекомендовал немедленную госпитализацию, Рустам Усманович, — настойчиво повторяет доктор. — После подтверждения диагноза надо как можно быстрее начать лечение.
— Это не может быть ошибкой? — как утопающий цепляется за соломинку, так и я пытаюсь сопротивляться осознанию неизбежного. — Вы же говорите, что диагноз требует подтверждения.
Астафьев лучший онкогематолог в столице, и только поэтому я еще не покупаю билет в самолет, и не лечу в лучшую клинику, специализирующуюся на трансплантации костного мозга.
— Речь идет не об ошибочном диагнозе, Рустам Усманович, а лишь об уточнении разновидности заболевания. Это необходимо, чтобы правильно назначить терапию.
— В таком случае начинать лечение не имеет смысла, Олег Матвеевич. Я считаю, Амиру нужна пересадка костного мозга, и чем скорее, тем лучше.
Он серьезно кивает, выражая согласие с моим выбором.
— Что ж, вы отец, и если вы располагаете ресурсами, то я не стану вас отговаривать. Единственный момент, я бы советовал вам уже сейчас начать поиски донора для вашего сына. В мире есть достаточно обширные банки. В той же Германии одиннадцать миллионов доноров, там большая вероятность найти генетического близнеца для Амира.
— Мы с братом монозиготные близнецы. У него есть сын, они с Амиром родились в один день. Мой племянник может подойти, если у них разные матери?
— Хм, — Астафьев хмурит лоб, — современная медицина позволяет осуществлять трансплантацию в случае несоответствия одного лейкоцитарного антигена или других незначительных несовпадений. Сын вашего брата вполне может быть для Амира неполностью совместимым донором. Я бы рекомендовал как можно скорее это проверить. Ваш брат не будет возражать?
Отрицательно качаю головой. В Русе я уверен, как и в Ди. Они любят Амира в отличие от его непробиваемого отца.
Теперь я рад, что взял Лизу на прием. Так даже проще. Астафьев настаивает не немедленной госпитализации, все равно пришлось бы посылать за ней водителя. Ребенку в больнице однозначно лучше с мамой.
— Вы себя как чувствуете? — Астафьев с тревогой смотрит на Лизу. — Хотите, вас в приемном покое осмотрит врач? Мне не нравится ваш цвет лица.
— Хотим, — отвечаю вместо нее, — хорошо бы уколоть что-нибудь. Ей еще с больным ребенком сидеть.
— Останешься с Амиром, — говорю Лизе, когда выходим из кабинета. — Позвонишь матери, я отправлю водителя, и она соберет для вас все что нужно.
В ожидании нытья, причитаний или возражений внутренне готовлюсь его пресечь, но Лиза по прежнему неестественно молчалива. И по прежнему одного цвета с белоснежным интерьером.
Несу сына в приемное отделение, оставляю с Лизой и еду в офис. Отдаю распоряжение секретарю прошерстить все европейские клиники, созвониться с лучшими из них и просмотреть отзывы.
Останься в живых Сикорский, все решилось бы намного быстрее. Достаточно было ему позвонить, и к концу дня перечень рекомендованных медицинских учреждений уже висел бы у меня на почте. Но год назад Адам погиб в автомобильной аварии, клинику возглавила его жена. Персонал успел смениться несколько раз, и от былой репутации не осталось и следа.
Сикорская делает упор на пластической хирургии и аппаратной косметологии, так что там мне помогут меньше всего.
Звоню матери, та сразу принимается рыдать, и я впервые в жизни жалею, что так и не научился плакать. Когда можно выплеснуть через слезные протоки все свои страхи и злость. Приходится отключаться более привычным способом — дать себя закрутить водовороту рабочих проблем. И поэтому когда звонят из клиники, даже не сразу въезжаю, что им от меня нужно.
— Рустам Усманович, вы можете срочно приехать? Это дежурный врач беспокоит, — спрашивает женский голос. — Ваш сын один, Елизавета Максимовна так и не вернулась.
— Что значит, не вернулась? — не могу сходу сообразить, приходится переспрашивать. — Она разве уходила?
— Да, Елизавета Максимовна попросила медсестру присмотреть за Амирчиком, чтобы спуститься
