на лето? Не во всём же мире, а на небольшом участке аллеи, отсечённом двумя поворотами? Получится, ещё как! Потому что прямо сейчас я могу всё.
Нужен только какой-то толчок, чтобы подстегнуть волшебство, как тогда, с бусинами. Хотя бы стихи. Ритм, помноженный на строки, создаёт как раз тот самый нужный настрой.
Но тут меня перемыкает. То ли от подспудного волнения, то ли от провалов в сообразительности, свойственной иногда беременным, я не могу сложить ни строчки. Вот не могу, и всё! Пустота в голове.
«Спокойно, Ива, спокойно. Ты не единственная, кто умеет складывать слова. Нет своих — найди чужие. Работай».
Сама ли я себя утешаю, либо это вновь мысленный призыв моего некроманта — не пойму, просто хватаюсь за идею. Чужие так чужие. Что Бог на душу сейчас положит — то и сгодится.
И я начинаю шептать:
Морозный лес.
В парадном одеянье
деревья-мумии, деревья-изваянья…
С трудом подавив пробившуюся дрожь, заставляю себя повысить голос.
Я восхищаюсь этой красотой,
глаз не свожу,
а сердцем не приемлю.
…Словно в возмущении, вздрагивают ветви, обрушивая на нас целые пласты снега. Но я даже головы не пригибаю. Он не коснётся нас. Закружится, направленный сторонним заботливым заклинанием, и осядет тихонько.
А потом сквозь него глянет на белый свет первая проталина.
Я продолжаю.
Люблю землею пахнущую землю
и под ногой листвы упругий слой.
Люблю кипенье,
вздохи,
шелест,
шорох,
величественный гул над головой,
Дыхание сбивается. Но память, встряхнувшись, подгоняет: «Дальше!»
…брусничники на рыжих косогорах,
кочкарники с каемчатой травой…
Труд муравьев, и птичьи новоселья,
и любопытных белок беготню…
Внезапной грусти,
шумного веселья
чередованье по сто раз на дню.
Снега давно нет. Бушуют, поднимаются травы, трещат и раскрываются почки, выгоняя листья. Майский жук, с разгону протаранив мой лоб, шмякается на парящую землю.
Люблю я все, что плещется,
струится,
рождается, меняется, растет,
и старится, и смерти не боится…
Не выношу безжизненных красот!
Когда январским лесом прохожу я
и он молчит, в стоцветных блестках сплошь,
одно я повторяю, торжествуя:
«А все-таки ты скоро оживешь!» [1]
И замолкаю.
Ожил.
Прикрыв глаза, окунаюсь на несколько мгновений в кипеж запахов, звуков, щебета, в тёплый, прогретый июльским полднем воздух…
А теперь — немного всё это приглушить. И представить, как наползает на аллею, затягивая со всех сторон нестрашной, но плотной пеленой, туман Межмирья… Только при этом ещё и крепко сжать ладонь Глории. Чтобы девочка не боялась. А она молодец, стойко держится! И, кажется, очарована происходящим. Ведь рядом всесильная донна Ива, а с ней ничего не страшно.
Дождаться, когда щеки коснётся пухлый влажный комок…
Оглядеться.
Мы одни. Надолго ли? Ничего. Как пришли, так и выберемся.
— Где мы? — шёпотом спрашивает девушка.
— В пространстве между мирами и временем.
— Зачем?
— Чтобы ты увидела своего сына. И приняла его таким, как есть, самым лучшим.
Она неуверенно улыбается и идёт за мной без малейших колебаний. Не подозревая, что только что с моей помощью сама заложила в здешнее разумное поле программку-запрос. Теперь ей покажут именно то, что она хочет увидеть. Ну, и я хочу, естественно; надо же как-то подстраховаться. А уверенность, что всё так и будет в реальности, как виделось сейчас, поможет вытянуть одну из множества вероятностей в наш мир.
Вместо ожидаемой поляны мы выходим на бескрайний луг. Вдалеке синеют горы — во весь горизонт! Неподалёку журчит широкий ручей или небольшая речушка, раскинут шатёр, над огромным ковром, застеленном скатертью, хлопочет черноволосая красавица, расставляя посуду, вынимая из корзин пироги, паштеты и прочие вкусности. Ей помогает другая девушка, которую по контрасту с первой так и хочется назвать Беляночкой. В ней я с изумлением узнаю Гелю.[2]
Та Глория, что со мной рядом, не сводит глаз со своей смуглой копии.
— Это… я?
Девушки тем временем, поглядев в сторону гор, устраиваются на подушках, взяв по пирожку и налив в стаканчики морса. Впрочем, с аппетитом ест только Геля, повзрослевшая, ещё больше похорошевшая. При этом она ещё умудряется что-то втолковывать «своей» Глории, будто успокаивая. Та вздыхает, кивая, заставляет себя улыбаться, но украдкой всё же поглядывает на снежные пики.
И вот вдалеке в небе появляются несколько точек. Они приближаются, растут… Геля вскакивает и, подпрыгивая от восторга, приветственно машет руками. Три крылатых фигуры — гигантская, с человеком на спине, поменьше и самая маленькая быстро приближаются. Драконы! Великолепные, сверкающие в лучах солнца прозрачной, будто хрустальной, чешуёй, прекрасные, словно боги!
Сперва на землю опускаются взрослые: легко и изящно, несмотря на немалый вес. Между ними шумно плюхается в траву детёныш, которого старшие успевают заботливо поддержать.
— Мм-гам…
Смешно промычав ломающимся баском, дракончик кувыркается, расплывается облачком — и оборачивается вихрастым пацанёнком лет десяти. Тотчас затараторившим:
— Мам, у меня всё получилось! Мы даже за Синий Хребет перелетели! И в пещере отдохнули! И я козлов погонял немножко, пока папа не запретил! У меня всё получается, только посадку надо отработать, и Алиша со мной ещё позанимается, она обещала! Правда, тётушка?
Молодая женщина, смеясь, кивает. Синеглазая, белокожая, удивительно похожая на высокого мужчину, в которого превратился старший дракон. Брат и сестра?
Не выдержав, всхлипнув от напряжения и тотчас засмеявшись, «та» Глория порывисто обнимает мальчишку, потом его отца…
Чёрт… Отца? Вот уж не знаю. Возможно, какого-то родственника, возможно, они с сынишкой Глории из одного рода… Во всяком случае, сходство мужчины и мальчика видно невооружённым глазом. Шутки местных Богов на сей счёт мне известны: любят они душещипательные истории с концовками, как в индийских фильмах, могли и настоящего родителя малышу отыскать! Впрочем, это совсем не моя история, и догадок я строить не буду. Коли
