её отца. Владеть её телом и болью. Я собирался взять её силой. Столькими телами, сколько только смогут до неё дотянуться, использовать для себя. Вобрать её в себя всю. Войти в неё. Существовало мгновение, когда я мог бы отказаться от этого. Но сомкнулись вокруг и над ней мои тела. И скрыли собой свет.
Я видел ужас в глазах, я чувствовал страх в движениях, когда она отталкивала мёртвые руки, тянущие её к себе, я слышал крик, исходивший из её лёгких. Я понимал её отчаянье. Безотчётный, первобытный страх, исходивший из самой глубины её естества. И я хотел видеть теперь этот ужас, я питался им, я им владел. Я забрал её себе, я зажал её между собой и собой, я проникал в неё, и я пил её боль и её жизнь. Дышал воздухом, исходившим из её лёгких, грелся теплом от шёлковой кожи, по которой скользили грубые мужские и нежные женские пальцы моих рук. В каждое её отверстие я проникал. Поступательно. Снова и снова.
Я хотел бы, чтобы она захлебнулась моей спермой. Но это всё невозможно. В мёртвом теле невозможно создать сперму. И поэтому я тыкал пустые члены в её тёплое лоно. И ждал, когда разродится оргазмом, дойдя до истины, до высшего предела белая, искренняя, истинная… любовь, которую я убивал.
Трепетала, билась в клетке неживых рук, содрогалась от ласк холодных влажных языков, как от ледяного бесчувственного ветра, её искра. Живая! Живая! И для меня. Невозможно закончить, но так нужно, так естественно продолжать. Пить её беспомощность. Происходящую от моего бессилия, от моего уродства…
И перетекала из меня в меня и из меня в неё невыносимая, прекрасная, жуткая, священная боль, её я всё больше и больше желал, и себя ненавидя, и искренне рыдая по себе.
– Такова нерукотворная любовь, скажи? – тихо позвал меня Хозяин Луны, но я не прислушался к нему.
Я пожирал свою бедную девочку. Свой лучик надежды, свою тихую песню освобождения и становления. Мою милую, мою последнюю любовь. Потому что она казалась такой прекрасной в отчаянных попытках освободиться от меня, такой красивой в выражении страдания, где я был с ней. Был её болью. Я – был! Я пил её изогнутое в моих объятиях тело, натянутый живот, кожу, очерчивающую рёбра, страх в исходящих слезами глазах, я чувствовал, что могу порвать её всю и так принять в себя окончательно, что могу выжимать и выжимать, и питаться ей. И любить её, бесконечно ею причащаясь жизни.
И в эту секунду нагого и жуткого своего триумфа я увидел лицо Инвы. Она стояла поодаль от того страдающего, свитого туго кома неживой плоти, в которую я превратился. Она смотрела. Молча.
– Такова нерукотворная любовь, скажи?! – крикнул демон, и я замер.
Замер потому, что этот вопрос отражался в глазах танцовщицы. Отражался мольбой и, хуже того, надеждой. Я не смог ничего сказать. Я не знал ответа.
– Что ты хотел сделать с моей дочерью? – вновь нарушил тишину слишком спокойным голосом Хозяин Луны.
Зажимавшийся, пульсировавший вокруг рыжей девушки узел из плоти застыл. И усилием демона начал раскрываться, подобно уродливому бутону страшного механического цветка. Хозяин Луны смотрел на него внимательно, смотрел сквозь и мимо него, разнимая паутину сцепленных судорожно объятий моих рук, возвращая свою девочку, свой шедевр, надежду на продолжение жизни чужого мира – себе. Спасая её от меня – жуткой машины из мертвецов. В которой меня самого уже никак не найти.
Я не знал, что ему ответить.
А он спрашивал и спрашивал снова, голосом прорезая мою последнюю хрупкую вуаль надежды на тишину:
– Для этого нужна тебе жизнь в ней – изгадить? Отнять невинность и внутренний свет? Всё себе? Изнасиловать труп невозможно, ведь у него нет воли, но с ней всё по-другому, иначе. Она – то, что было мёртвым, но смогло взрастить в себе жизнь, светлое отражение тебя самого – его можно изнасиловать, смять и подчинить себе. И так, и через это – доказать своё собственное бытие. Для этого ты пришёл за ней в середину пустоты?
Я не знал.
Разнимались мои сотни рук, обнажая середину жуткого кокона. Самую суть. Огненные волосы, ясные глаза, полные слёз. Горячих слёз. Настоящих слёз. Как я боялся пошевелиться лишний раз, если с кожи моей тогда упадёт вниз случайно попавшая туда солёная бусина. Выстраданная. Живая.
Я держал её в своих объятиях и пил последние крохи ужаса из её глаз. И резало сто сорок восемь моих тел острое ощущение наполненности. Разливался по моим членам приторный яд души. Жгли неживую кожу капельки её слёз. Мне теперь больно, мне теперь холодно, и мне теперь неописуемо ясно оттого, что я не одинок в своей боли.
Хозяин Луны всё больше и больше приобретал контроль над грузом, всё больше разматывал сжавшийся в оголённом, траурном клубке трупов капкан, где поймана его дочь.
Осталось совсем чуть-чуть. Осталось последнее объятие.
И я снова скинул его. Он поддался мне необычайно легко, рождая во мне чувство полного превосходства. Ощерились мои тела. Одновременно повернув к нему головы. Показали зубы в оскале, зарычали низко, зарычали утробно.
Крикнули, повторяя друг за другом:
– Страшно?
Он не ответил. Он смотрел внутрь моего жуткого творения. Окинул взглядом руки, застывшие, словно сучья ужасающего механического леса, в самом чреве которого осталась распятой его маленькая дочь.
– Страшно?! – заорал я, показывая зубы, разжимая и протягивая к нему неестественные механистичные пальцы. Я мог сделать с ним то же, что сделал с ней. Я мог ловить одно его тело за другим и уничтожать внутри себя бесконечно. Я мог питаться его телом. Здесь и сейчас я полностью доминировал над ним.
– Страшно?!
– Нет, – спокойно ответил мне Хозяин Луны, он вошёл вслед за своей дочерью внутрь моего леса.
Цеплялись за одежду и волосы руки-ветви, преграждали дорогу стволы-тела. Я подумал, что должен защищать свою девочку, свою добычу, что смогу получить Хозяина Луны себе, через его посредство сделать для своей машины тел собственного демона-покровителя, как того хотела чёрная войра там, на заброшенной станции.
И мои тела схватили его. Он напрягся всем своим существом. Я понял, что он испугался. Замер, понимая, что я сейчас сделаю с ним, но взглядом не оторвался от дочери. И этот взгляд что-то тронул у меня внутри.
– Ты всегда думал, что что-то изменило тебя, – тихо заговорил демон, – сделало менее восприимчивым к чувствам, что… тебя что-то сломало, но ведь это не так, верно? Твоя мастерица и раньше тебя не любила, она
