раз, когда Полина заходила в его кабинет по служебным делам. Репнин встречал ее с неизменной приветливостью, вставая с кресла даже когда был занят. А она отводила глаза, не выдерживая его оценивающего мужского взгляда. И лишь однажды вдруг подняла голову, после чего они несколько секунд смотрели друг на друга, радуясь, смущаясь и ожидая, кто первым не выдержит этого безмолвного разговора. Не выдержал он и, хмыкнув, взялся за перо. Между ними почти ничего еще не было сказано, не считая ежедневных «здравствуйте» — ласковых с его стороны и подчеркнуто деловых с ее. И лишь за мгновение до того, когда они встретились глазами, Репнин сделал ей первый комплимент:
— Как вы сегодня элегантно выглядите, Полина Георгиевна! Глядя на вас, я невольно забываю, для чего побеспокоил.
Три дня спустя произошло нечто — другого слова потрясенная и взволнованная Полина найти не смогла. Секретарша директора вызвала ее с занятий, чтобы передать просьбу Николая Павловича «на большой перемене зайти к нему в кабинет вместе с календарным планом на второе полугодие». Когда прозвенел долгожданный звонок и Полина, предварительно освежив макияж, зашла в приемную, секретарши там не оказалось. Пожав плечами, она открыла первую из двойных дверей, постучала во вторую и, услышав хорошо знакомый голос, повернула дверную ручку. Войдя в кабинет, Полина остановилась у торца длинного стола в виде буквы Т. Репнин одним рывком поднялся с кресла и пошел прямо к ней, а она, как завороженная, следила за его приближением. Когда он оказался совсем рядом, Полина негромко и неуверенно произнесла:
— Добрый день, Николай Павлович. Я принесла…
На какое-то мгновение он замешкался, но эти робкие слова не смогли остановить катившуюся лавину.
— Полина Георгиевна!
— Что?
— Поленька…
Он обнял ее так внезапно, что она отпрянула и подалась назад. Но его крепкие руки бережно обхватили гибкую талию, а губы, уверенно скользнув по щеке, раскрыли ее собственные губы в завораживающем своей страстной откровенностью поцелуе… После такого поцелуя все уже бесполезно и не нужны никакие слова, ибо нет пути назад, а есть только один путь, подгоняемый нетерпеливыми толчками рвущегося из груди сердца.
Она затрепетала от поцелуев его горячего, ненасытного рта, и он почувствовал это, обняв ее еще крепче… И тут, как назло, у него из кармана с грохотом выпала связка ключей.
— Извините, — тяжело дыша, прошептал Репнин, нагибаясь и поднимая их с пола, — минуту.
Он скрылся в простенке между дверьми, оставив ошеломленную Полину стоять посреди кабинета. Заперев наружную дверь, Репнин вернулся и тут же столкнулся с ее негодующим взором.
— Да что же это, Николай Павлович, вы меня за шлюху держите?
Он удивленно скривился, однако и твердости в ее голосе было мало, да и разгорячен он был слишком сильно… Новый и безмолвный натиск, она напрягает руки, пытается его оттолкнуть, избегает объятий, прячет губы… Все тщетно — он прижимал ее к себе все сильней и сильней, и так продолжалось до тех пор, пока ему снова не удалось раскрыть своим языком ее дрогнувшие губы. И Полина вновь не выдержала, явно теряя контроль над собой. Он интуитивно почувствовал это, на мгновение оторвался от ее губ и стал целовать нежную шею, а затем и небольшой вырез в белой шерстяной кофточке. Опускаясь все ниже, он начал расстегивать дрожащими пальцами пуговицы и вскоре открыл ее кружевной бюстгальтер. Через мгновение он был расстегнут, и Репнин припал раскаленными губами к розово-прохладному соску ее левой груди. Полузакрыв глаза, Полина все больше подавалась назад, опираясь на край полированного стола. Но этому мешали его руки, скользившие по ее талии, бедрам, ногам, проникавшие под юбку и медленно приподнимавшие ее изнутри. Полина не противилась, не протестовала, но и не отзывалась, а ее руки бессильно висели по бокам.
Звонил телефон, в прихожей открывались и закрывались двери, и валялся в центре кабинета календарный план второго полугодия, выделяясь своей непорочной белизной на красном фоне ковра…
И вдруг она вскинулась, очнулась и оттолкнула его столь сильно, что он едва не опрокинул стул.
— Что вы себе позволяете! — прошептала она, поспешно застегивая бюстгальтер и одергивая кофту. — Совсем с ума сошли?
— Я люблю вас! — так же шепотом ответил он.
— Да? — Полина попыталась презрительно усмехнуться, но из-за только что пережитого волнения усмешка вышла какая-то жалкая и дрожащая. — А как же ваша жена?
— Ты хочешь выйти за меня замуж? — впервые переходя на «ты», спросил Репнин.
Полина заколебалась. Ответить «да» у нее не хватало смелости, ответить «нет» она не решалась, — а вдруг это сразу его оттолкнет? Пришлось неопределенно пожать плечами, что он немедленно принял за знак согласия.
— Но мы же еще так мало друг друга знаем!
— А по-вашему, самый верный способ узнать друг друга — это то, что вы сейчас предложили?
Репнин понял упрек и, согласно кивнув головой, снова перешел на «вы».
— Извините, но вы мне так нравитесь, что я просто не сдержался. Однако я действительно считаю, что совместная жизнь до свадьбы позволяет хорошо узнать друг друга. Разве я не прав?
И Полина вновь не нашлась, что ответить. Да и что тут ответишь? Какие могут быть гарантии, что подобное предложение исходит не от опытного ловеласа, мечтающего о легкой победе над подчиненной ему женщиной, а от по-настоящему влюбленного человека, готового бросить жену и начать с тобой новую жизнь?
Прозвенел звонок, извещавший об окончании большой перемены, и они вынуждены были прервать столь волнующий обоих разговор.
Эту ночь Полина провела без сна, непрерывно размышляя над тем самым вопросом, который уже много раз себе задавала: «Пуркуа па?»
В конце концов, вся ее жизнь проходит как-то по-дурацки именно из-за ее неуступчивости и упрямства. Чего она боится теперь, когда ей скоро исполнится — страшно подумать! — тридцать пять лет? Чего еще ждать и с кем ложиться в постель, как не с человеком, от одной мысли о котором на щеках появляется девичий румянец? Что она теряет, кроме малопочетного права называться старой девой, и что обретет, кроме бурных ласк
