С этими лесными духами приключилась однажды, как сказывают, престранная история с одним молодым шварцвальденцем. Жила в лесу бедная вдова, по имени Барбара Мунк. Муж ее был угольщиком и после его смерти она мало-помалу втянула молоденького сына в то же ремесло. Молодой Петер Мунк, стройный парень лет шестнадцати, ничего против не имел; он и при отце привык вечно сидеть над дымным костром, а от времени до времени черный и закоптелый как пугало спускаться в город продавать уголь. Однако, у угольщика много времени на размышления о себе и о других, и вот, нередко, Петер Мунк сидел над своим костром и думал. Темные деревья вокруг, безмолвная лесная глушь, все навевало на его душу неведомую тоску. Ему хотелось плакать — он сам не знал о чем; хотелось злиться — он сам не знал на что. Наконец, вопрос выяснился в его душе: всему виною его положение. «Черный, вечно одинокий угольщик!» — стонал он. — «И какая это жизнь! В каком почете стекольщики, часовщики, даже музыканты по воскресным вечерам! А появится Петер Мунк, чисто умытый, нарядный, в отцовской куртке с серебряными пуговицами и ярко-красными чулками — идет кто-нибудь сзади и думает, кто этот стройный молодец? Хвалят чулки, хвалят и легкую поступь, а зайдет кто спереди и посмотрит, наверняка скажет: ах, да это просто угольщик Петер Мунк!»
Плотовщики по ту сторону леса тоже служили немалым предметом зависти красивого парня. Когда лесные великаны важно проплывали мимо него, увешанные целым грузом серебра в виде пуговиц, пряжек и цепей; когда они, расставив ноги, высокомерно смотрели на шлюзы, перебранивались по голландски и гордо покуривали длинные кельнские трубочки, Петеру казалось, что сплавщики это воплощение счастливейшего в мире человека. А когда эти счастливцы лезли в карман и пригоршнями выгребали оттуда крупные талеры, да выбрасывали пять туда, да семь сюда на игорный стол, у бедняги захватывало дух и он тоскливо плелся домой. Ведь подчас любой из этих «дровяников» проигрывал в вечер больше, чем Петер мог заработать в год! Особенно выделялись трое из этой компании; Петер затруднялся даже, кому отдать предпочтение. Один из них был толстый краснощекий мужчина и считался богатейшим во всем о́круге. Звали его Толстый Эзекиил. Он ежегодно раза два ездил с лесом в Амстердам и так выгодно сбывал свой товар, что преспокойно ехал назад в то время, как другие плелись пешком. Другой был страшно длинный и худой. Звали его длинноногий Шлуркер; он особенно пленял Мунка своею беззастенчивостью: он противоречил всем, не стесняясь их положением, занимал в харчевне один больше места чем четверо, сколько бы народу там не было. Сядет и разляжется локтями по столу, а длинные ноги растянет на лавку и никто не смеет ничего сказать: он был неимоверно богат. Третий — тот был красив и молод и обворожительно танцевал. Его прозвали Король-Плясун. Он был когда-то бедный человек, служил сподручным у какого-то плотовщика; и вдруг сделался безбожно богат. Говорили, что он нашел под сосною горшок с золотом; некоторые уверяли, что он выудил на Рейне тюк с золотыми монетами и что этот тюк часть огромного клада Нибелунгов, скрытого там; как бы то ни было, он сразу разбогател и сразу все стали ухаживать за ним как за сказочным принцем.
Угольщик Петер часто думал об этих трех, сидя одиноко у своего костра. Одно его немного смущало, а именно: все три были непомерно скупы и безжалостны к бедным. Шварцвальденцы вообще народ жалостливый и не терпят черствости. Но что поделаешь? Их ненавидели за скупость, но уважали за деньги; ведь не у всякого, как у них, сыпались талеры, как иглы с сосен!
— «Нет, так не может продолжаться», — сказал себе однажды Петер. Накануне был праздник и весь народ перебывал в харчевне. — «Если не устроюсь как-нибудь иначе, я покончу с собою. Что бы мне быть богатым, как Эзекиил, или хоть бесшабашным, как длинноногий Шлуркер, или хоть ловким, как наш Король-Плясун? И откуда у них столько денег!» Он перебирал все известные ему способы разбогатеть, но ни один не подходил. Вдруг ему впали на ум предания о людях, которым помогали лесные духи, Стеклянный Человечек и Голландец Михель. Когда еще отец был жив, к ним заходили иногда другие бедняки и рассуждали о богатых людях и о том, как и кто разбогател; тут часто упоминали о Стеклянном Человечке. Он даже с некоторым усилием мог припомнить стишок, нечто вроде заклинания, который произносили там на холме среди сосен, чтоб вызвать маленького духа.
Он начинался так:
Ты, дух лесной, незримый живешь в тени лесов И над тобой бесследно несется ряд веков. Куда здесь взор лишь кинешь — держава все твоя…
Дальше он положительно не помнил, как ни напрягал памяти. Часто он подумывал, не расспросить ли об этом кого-нибудь из старожилов, но его удерживала известная робость и боязнь выдать свою тайну. Он сообразил также, что предание о Стеклянном Человечке, очевидно, не очень распространено и стишок вряд ли кому известен, так как богатых людей вокруг было немного. Ведь почему-либо не пришлось отцу его и другим беднякам попытать счастья? Раз как-то завел он с матерью разговор о Стеклянном Человечке и узнал все то, что уже раньше слышал, да еще кроме того, что дух показывается лишь тем, кто явился на свет в воскресенье около полудня. Мать тоже не помнила стишка и пожалела об этом. Петер очень подходил бы под условие: он родился в воскресенье, ровно в полдень.
Петер Мунк был вне себя от восторга. Ничто не мешало ему попытать счастья. Он решил, что раз рожден в воскресенье — хватит ему и половины заклинания; человечек и так должен показаться. И вот однажды, вернувшись из города с продажи, он не раздул костра как обыкновенно, а нарядился в отцовскую куртку и красные чулки, надел праздничную шляпу, захватил палку и пошел проститься с матерью. «Надо мне по делу в город», — сказал он. — «Скоро к призыву пора, так я хочу напомнить, что я единственный сын вдовы». Мать похвалила его за предусмотрительность
