хотя эхо выстрела еще звенело в моих ушах. В голове — единственная мысль: Я выстрелил в Питу, выстрелил в Питу, выстрелил в Питу…
Работая локтями, Елизавета отползла назад, подальше от упавшей Питы.
— Пита! — лепетал я, бросившись туда. Старался не смотреть на дыру от пули в ее груди, но ничего не мог поделать. Прямо между грудей в ее коже появилось маленькое отверстие: дюймом выше центрального узелка лифа. Оттуда сочилась кровь.
Глаза ее обвиняюще таращились на меня.
— Пита?.. — произнес я, слыша свой голос в идеальном стерео; весь спектр его частот. Теория относительности выкинула странный фортель, и время замедлилось почти до полной остановки.
— Ты в меня выстрелил… — прошептала Пита, и капля крови сползла по ее щеке.
— Пита! — это уже Хесус, перекатившийся на колени. Отчаянно ими работая, он подполз к сестре и отпихнул меня, чтобы занять мое место. Свесил голову, прижался лбом ко лбу Питы. Что-то бормотал на испанском, губы Хесуса в паре дюймов от ее собственных.
Я попятился. На мое плечо легла ладонь Елизаветы, и я сознавал это. Еще сознавал, что Мария стоит, вжавшись в стену, и остановившимся взглядом изучает окровавленный нож в своей руке. Я сознавал, что Роза приоткрыла дверь спальни, выглядывая оттуда.
Я полностью сознавал все это — и ничего не понимал. Я тщился уразуметь то, что сейчас совершил, и терпеливо дожидался собственной реакции на этот кошмар.
Плечи Хесуса начали трястись в такт его всхлипам. Еще секунда — и он развернулся ко мне с окаменевшим лицом, вытирая слезы, текшие из глаз.
— Она умерла, Зед! Ты убил ее! Сукин сын, ты убил ее!
Этого не может быть, думал я. Это не так. Это невозможно. Но это произошло. Мне это не кажется.
Я открыл рот, но сказать было нечего. Нужных слов там не было.
— Она пыталась меня убить, — обронила Елизавета.
— Брехня! — прорычал Хесус.
— Это правда! — выкрикнула Роза. — Я сама видела!
— Ты это сделал, — провыл Хесус мне в лицо. — Ты убил ее.
— Сам виноват! — сказал я, обрушивая на него всю накопившуюся злость и душевную муку. — Ты собирался расстрелять нас обоих! Ты сам устроил все это.
— Ублюдок! — взялся за серп Хесус.
Я взял его на прицел.
— Уймись.
— Уняться? Ты мою сестру убил!
— Уймись, говорю!
Хесус поднялся на ноги. Я — вслед за ним.
— Ты лучше присядь, Хесус, — сказал я.
— Пошел ты…
— Садись!
Он начал пятиться к входной двери хижины.
— Стой!
— Стреляй, Зед. Застрели меня — так же, как убил Питу, чертов дерьма кусок.
Я положил палец на углубление спускового крючка.
— Зед… — предостерегла Елизавета.
Я понял, что не смогу этого сделать. Не смогу выстрелить.
И опустил пистолет.
Открыв дверь, Хесус растворился в первых лучах рассвета.
Елизавета
1
Это оказалось непростой задачей, но в итоге им удалось разбудить Пеппера, выманить его из постели и поить водой, пока у него не появилось достаточно сил, чтобы держаться на ногах. Потом они занесли в хижину тело Нитро, чтобы до него не добрались хищники, которые могли водиться на острове. Они оставили его рядом с телом Питы и прикрыли обоих простыней с кровати Пеппера. Наконец, они отправились в комнату Люсинды, чтобы попробовать привести в чувство и ее. Воздух в спальне пах чем-то кислым, почти дрожжевым. Кожа девушки совсем посерела, ее лицо обрело неестественную кротость, и Елизавета начала опасаться худшего еще прежде, чем Зед подтвердил ее догадку.
— Умерла, — определил он вскоре.
2
Они собрали свои вещи в рюкзаки (Зед в придачу закинул на плечо сумку с фото и видеооборудованием Пеппера) и направились к причалу.
В пасмурном небе так и клубились высокие кучевые облака. Как нередко бывает после сильных гроз, воздух казался спертым, дышать приходилось с напряжением. Все вокруг, точно накрытое погребальной пеленой, сохраняло зловещую неподвижность. Многие деревья и кусты оказались вывернуты из земли или сломаны, землю усеивали оторванные ветви. И все же, как ни странно, большинство кукол так и болтались на ронявших капли деревьях, в точности как и днем ранее, — дождь разве что слегка омыл их чумазые мордашки, а ветер смел паутину с насквозь мокрых лохмотьев.
Проходя мимо лачуги со святилищем, Зед сделал короткую остановку: он завел Марию внутрь, подвел к висевшей на стене фотографии усатого мексиканца в пончо.
— Ты его знаешь? — спросил Зед.
Ее глаза заблестели.
— Это мой папочка. Он уплыл в город, на рынок, чтобы привезти мне куклу!
3
Не удивительно, что каноэ исчезло с поляны. Хесус забрал его, и теперь, скорее всего, уже на полпути к Сочимилько. Поэтому они устроились на причале — поджидать прибытия лодочника.
4
Какое-то время спустя Мария поднялась и, не проронив ни слова, скрылась в зарослях. Они позволили ей уйти. До сих пор ей как-то удавалось выживать. Полицейские ее отыщут.
Зед
1
На протяжении почти всего утра небо оставалось безрадостным, но постепенно солнце прожгло дыру в тающих облаках. Наступление нового дня было встречено протяжными и визгливыми птичьими трелями. За ними на остров вернулись и мухи с москитами, которые тут же принялись гудеть и кусаться, вслед за чем к их концерту примкнули и скрипочки цикад. Мною начало овладевать убеждение, что лодочник не вернется за нами вовсе, но у нас не было другого выхода, кроме как ждать и надеяться. Тянулись минуты, и мое сознание все больше напоминало колесо, намертво застрявшее в жидкой грязи. Думать я мог только о Пите — все вспоминал счастливые деньки, проведенные нами вместе. Только эти мысли отнюдь не поднимали настроение. Напротив, они погрузили меня в беспросветное уныние. Отчасти из-за ностальгии, из осознания, что это уже никогда не повторится. Но в основном из-за того, что в моих мыслях прочно застряло видение: Пита лежит на грязном полу хижины Солано, с пулевым отверстием в груди. Мертвая Пита.
Мне хотелось оплакать ее, пережить хоть какой-то катарсис, — но не выходило. Глаза оставались сухими, как камень. Я отнес это на счет испытанного шока. Когда тот сойдет на нет, шлюзы распахнутся, и скорбь с темнотой хлынут внутрь, затопят меня без остатка. Но не теперь.
Время от времени я поглядывал на кукол, развешанных на деревьях вокруг: тех кукол, которые чудесным образом остались на своих местах вопреки ураганным ветрам и ливню. Их глаза с пониманием вглядывались в меня; улыбки загадочны, как и прежде.
«Смотрят и смеются», — подумалось мне. И затем: «Будь моя воля, я спалил бы весь проклятый островок, не
