Испанский лазутчик сорвался с места:
— Я не собираюсь участвовать во всякой дьявольщине!
Рыжеволосый слуга поймал его, обхватил рукой за горло и поднес нож к глазу, когда испанец начал вырываться. Маг приблизил свечу к лицу шпиона и принялся медленно водить ею из стороны в сторону, произнося что-то низким монотонным голосом. Когда слуга отпустил испанца, Паскуале увидел, что в его широко раскрытых глазах стоят слезы и он дрожит, словно осиновый лист в бурю.
— У кого-нибудь еще имеются возражения? — поинтересовался маг. Он перевел неподвижный взгляд на Паскуале, затем на Никколо.
— Не волнуйся, Паскуале, — сказал Никколо.
— Чего ему от нас надо?
— Полагаю, он вызовет духа, если ему удастся. Он хвастал, что этой ночью обретет огромную власть, теперь мне ясно, что он имел в виду не испанцев. Ты боишься?
— Не духа, — поправил чародей, — а ангела. Даже одного из семи архангелов.
Салаи захихикал:
— Вот он, мой возлюбленный сын, который дарует мне радость.
— Осторожнее, — негромко сказал чернокнижник. — Дело серьезное. Я знаю, вы интересуетесь ангелами, юноша. Скажите, вы хотели бы увидеть кого-нибудь из них?
Паскуале ответил, стараясь казаться спокойным:
— Не знаю, не окажется ли это просто игрой моего воображения.
— Но вы верите в существование ангелов?
На миг рот Паскуале наполнился горько-кислым вкусом сморщенного тугого кусочка хикури, который дала ему Пелашиль. Он сказал:
— Да. О да.
Чернокнижник улыбнулся:
— А если вы мечтаете запечатлеть ангела, разве вы откажетесь от возможности увидеть его? Какой еще художник сможет похвастаться подобным?
Паскуале, вспомнив разбитую доску, промолвил:
— Когда-то я только об этом и мечтал. Но обстоятельства изменились.
— И изменятся снова, — пообещал маг. — Вы будете повиноваться мне, и художник, и вы, синьор Макиавелли, иначе я подчиню и вас. И не надейтесь, что я не посмею!
Рыжий слуга освободил Никколо от его цепи и достал из шкафа белые льняные балахоны и раздал всем бумажные колпаки, такие обычно надевают каменщики, чтобы пыль и штукатурка не сыпались на голову. Под его руководством Паскуале с Никколо оделись. Слуга одел испанского лазутчика, а затем снова защелкнул на запястьях Никколо кандалы. Паскуале подчинялся происходящему, сгорая от волнения. Казалось, он распадается на две части. Одна его половина мечтала увидеть ангела, а вторая знала, что все это темное, нехорошее дело и что сама его душа подвергается опасности. Одно дело воображать лицо ангела, совсем другое вот-вот получить возможность посмотреть в это лицо.
— Смелее, Паскуале, — подбодрил его Никколо.
Паскуале прошептал:
— А он правда может вызвать ангела?
— Он так считает. Но если люди, подобные ему, обладают силой, которой, как они утверждают, обладают, почему же они не правят миром?
— А откуда нам знать, не правят ли они?
— Ты хочешь сказать, тайно? — Никколо на мгновение задумался. — Ни один государь не может править тайно, и даже каббалисту с его возможностями иногда требуется открыто заявить о своей воле, чтобы ее кто-то исполнял. Нет, даже я не поверю в существование подобного тайного заговора.
— Приятно снова поговорить с вами, Никколо.
— К сожалению, ничем не могу утешить. Я опасаюсь за нас обоих, Паскуале.
— Не больше, чем я, — сказал Паскуале, вспомнив о механизмах, которыми будет командовать Кардано. Он не доверял Кардано.
Чародей надел перевязь с длинным широким мечом и снял свою черную шапочку. Оказалось, что у него выбрита монашеская тонзура.
— Начинаем, — возвестил он. — Все молчат, пока я не разрешу говорить, это относится и к вам, синьор Макиавелли, или вы не сойдете с этого места.
Он повел их в смежную комнату. По мраморному полу тянулись линии гигантского узора. Он был нарисован темперой. Пятиконечная звезда была вписана в круг, который находился в еще одном круге. Круги поменьше были нарисованы в пяти треугольниках лучей звезды, а в ее центре лежал квадрат алой материи в ярд длиной, в одном углу стояла обычная железная жаровня. В пространстве между двумя кругами виднелись аккуратно начертанные странные знаки, вроде бы какие-то алхимические вычисления. Паскуале узнал кое-где латинские буквы вперемешку с греческими и иудейскими, но здесь не было ни слов, ни имен, которые он знал бы, не считая астрологического знака Сатурна на верхнем, или северном, луче пятиконечной звезды. На всех концах звезды горело по одной толстой свече белого воска, высотой в человеческий рост. Еще свечи стояли по углам некоего алтаря, размещенного в меньшем круге, на северо-востоке от главной пентаграммы. А на алтаре…
Паскуале ахнул. Он не смог сдержаться. На алтаре лежало обнаженное тело Рафаэля. Тело было обмыто и выбрито и покрыто желтыми и красными письменами, выполненными каким-то гримом. Руки были скрещены на безволосой груди, а пальцы с синими ногтями сжимали перевернутый крест. В паху стоял тигель.
Чародей посмотрел на Паскуале и с иронической улыбкой приложил палец к губам, затем взялся за висящий у него на шее кожаный мешочек и поцеловал его, пробормотав несколько слов. Это был неприятный момент.
От насыщенного ароматами свечей воздуха в закрытой наглухо комнате кружилась голова. Рыжеволосый слуга указал каждому его место: Паскуале с Никколо в круге, на восточном и западном концах звезды, Салаи и находящийся в трансе испанец на двух южных лучах. Слуга дал Паскуале флягу с бренди, а Никколо с камфарой и сказал, что, когда им прикажут, они должны будут плескать из фляг в жаровню.
Тем временем чернокнижник поднял алую ткань в центре пентаграммы, под которой оказался нарисованный той же темперой треугольник, обложенный плющом. Он набросил сложенную ткань себе на левое плечо и погрузил меч в уголь, насыпанный в жаровню. Уголь вспыхнул с приглушенным треском, и тут же повалил густой едкий дым.
Слуга занял место в круге вверху пентаграммы, и чародей провел кончиком меча по плиткам пола, замыкая линию узора.
— Никому не двигаться, — повторил он и отошел назад, к жаровне.
Комната медленно наполнялась дымом. Он был одновременно сладким и едким и таким же густым, как смог мануфактур. Паскуале ощущал в голове странную легкость. Пальцы рук и ног покалывало. По приказу чернокнижника он плеснул бренди на угли жаровни, а Никколо добавил камфары. Слуга зажег огонь в тигле, и его стенки принялось лизать синее пламя.
Маг заговорил на латыни:
— Внемли мне, Ариэль! Из этой долины скорби и из скорби этой долины, из этого царства тьмы и из тьмы этого царства взываю к Священной горе Сион и Небесным Кущам, заклинаю тебя именем Бога и Отца Всемогущего, чистотой Небес и звезд, стихий, камней и трав, а равно и силой снежных бурь, гроз и ветров, дабы ты исполнил то, что потребуется, с присущим тебе совершенством, без лжи и обмана, по повелению Бога, Творца ангелов и Повелителя на все времена! Именем Иммануила, именем Тетраграмматона Иеговы, именем Адонаи, Царя Царей, яви мне свою жуткую мощь, осени меня своей безграничной щедростью. Тебе я посвящаю этот алтарь.
