выныривала из-под душных покрывал, только чтобы довести себя до туалета, и даже на это приходилось себя уговаривать, а за дверью ждал прекрасный мир со всеми своими причудами. Мне было всё равно, что происходит снаружи. Я ничего не замечу – ураган, революцию, войну. Может быть, революция как раз и смогла бы вытащить меня из спячки, если протестующие построят баррикады у меня под окнами и я буду видеть их головы на уровне низенького окна, их глаза будут, как мотыльки, сверкать в ночной тьме между листьями фикуса и пальмы. А если будут бастовать работники метро, я легко это пропущу. Налёт саранчи? Запросто. Я думала, какое ещё вторжение реальности способно вырвать меня из отупляющей спячки? Что ещё можно заметить через крошечное оконце?
Подходя к телефону, я надеялась, что прочту ужасные новости – мир рухнул под натиском злокозненного вируса – что-нибудь такое, или что уважаемый Профессор по фамилии Принцып погиб в аварии – разбился на жёлтом такси.
Он мог и дальше держать меня при себе в вечном страхе, пока бы ему это не надоело. Как обворожительна, соблазнительна и одновременно болезненна была эта мысль. Я обещала ему перестать быть сумасшедшей. «Не культивируй в себе безумие», – говорил он. И я перестала. Я больше не резала себя. «Сплошная показуха, прекращай!» – сказал он, когда увидел покрытые коричневой коркой порезы. От моего безумия остался приглушённый «пшик». Я не бросила пить, но делала это так, чтобы никто не видел.
После долгого молчания, на следующий после защиты дипломов день, мой телефон неожиданно вибрирует. От его звука я подпрыгиваю. Звонок от него впервые за много недель и спустя почти год с нашей первой встречи в Подколокло.
– Ты не со своим бойфрендом случайно?
– Нет, у меня нет…
– Значит, бухая.
– Нет, я не пьяная.
– Ну, значит, обдолбанная или сонная, ты же Соня, постоянно спишь.
– Нет, не сплю.
– Я рядом с твоим домом – встретимся?
Я чувствую радость столь же мучительную, как и боль. Забываю, чем только что занималась. Наверное, сидела со своим воображаемым бойфрендом и ждала этого звонка. А тут рассмеялась вслух, хотя никто меня не видел. Надела огромное, как палатка, чёрное платье и пошла встречать его у ворот.
Он шёл шагами широкими и неестественными, прокладывая себе дорогу к знакомому ресторану «Дача». Он настолько истощил меня страхом и радостью, вгоняя из крайности в крайность, что теперь приглашение в ресторан «Дача», с которого всё начиналось, казалось мне полётом в космос. Я разглядывала улочку, ведущую вверх на холм, но видела только его колючую тень, становившуюся всё длиннее и длиннее, пока наконец не накрывала мою целиком. Я шла за ним, не подозревая, как сильно сегодня может измениться моя жизнь. Будь у меня больше времени, я бы задумалась, что означает его внезапный звонок, но, как бы часто я ни представляла наш разговор, подготовиться к нему не могла.
– В Школе что, открылся филиал монастыря? – спросил он, увидев меня в безразмерном платье, сидевшем на мне мешком.
– Что? Нет…
Он тоже был в чёрном – чёрной футболке и джинсах. На шее блестел металл холодной звезды.
Гордящийся своими размерами город задыхался от пыли. Но как тут красиво. Мы сели на открытой веранде под голубым небом в приятной тени деревьев. Ветер шелестел зелёными листьями. В трещинах между плитками прорастала трава. Послеполуденное солнце выжигало улицу и щекотало мне нервы. В такие солнечные дни обычный ресторан в переулке таил, подобно миражу в пустыне, большие возможности, но я ощущала себя маленькой и незначительной. В безжалостном свете было что-то трагическое.
Шёл чемпионат мира по футболу. На плазмах, закреплённых на стволах под кроной деревьев, показывали трансляцию матча. Все столы были заняты шумными компаниями и семьями. Я осмотрелась. Люди сидели вплотную и пили пиво, с достоинством ели шашлыки, вгрызаясь в мясо зубами. Между столами бегали и кричали оставленные без внимания взрослых дети. К нам подошёл официант. Профессор спросил, буду ли я пиво. Я робко кивнула. Он заказал два пива и шашлык. Я рукой смахнула со стола крошки.
Он, нахмурив брови, что-то читал в телефоне. Я боялась его отвлечь. Официант ушёл и как сквозь землю провалился.
– Может, сделаешь что-нибудь? – спрашивает он, прикуривая сигарету не с того конца. Поплыл резкий запах горелого фильтра. Я закашляла.
– Что сделать?
– Чёрт возьми, – он сминает испорченную сигарету в пепельнице, – сходи и напомни про наш заказ.
Я неловко встаю и иду на авось, не зная, где искать то, что мне нужно. Он криво улыбается – выискивает следы страха на моём лице, которых было достаточно, чтобы развеселить его. Оглядываюсь в поиске официантов, но их нигде нет. Я мечусь от одного столика к другому – всё одинаково бесполезно. Они тут все, что ли, в прятки играют? Я хожу кругами, как зверь в зоопарке, пока не захожу в дом, но и там никого нет. Поднимаюсь на второй этаж и вижу пустой зал с покрытыми парчовыми скатертями столами. Спиной ко мне стоит полная женщина, я хочу окликнуть её, но не могу вспомнить, что он заказал. Возвращаюсь на улицу и вижу, что официант стоит возле нашего столика и ставит два бокала на стол.
– Какая же ты беспомощная, – говорит Профессор, отхлёбывая пиво, – пей. Всё для тебя, дорогая.
Мы сидим молча. Бог знает как долго. Прошёл один матч, начался другой. Он болел, кажется, за итальянцев, периодически комментируя игру. Я могла сидеть так часами, но времени у нас было не так много, как казалось. Мне следовало быть благодарной, сказать «спасибо» – он мне, счастливице, уделил время в своём плотном графике, ради меня отвлёкся от дел. Во мне не было ничего, достойного его внимания – посредственность, видимая невооружённым глазом: ни игривости, ни кокетства, ничего привлекательного. Волоски на руках встали дыбом.
Шум со стороны улицы поменял оттенок – с глухого на призывной. Машины выскакивали из-за поворота на бульвар и проносились вдоль узкой улочки навстречу солнцу, поднимая клубы пыли.
– Родион Родионович, только не убивайте меня, можно я спрошу…
– Ну?
– У вас ничего не случилось? Во время защиты дипломов вы выглядели отстранённо и как будто чем-то расстроенным.
Он разочарованно смотрит на меня.
– Что могло у меня случиться?
– Не знаю.
– Не знаешь, так молчи, – его глаза вспыхивают, как угли.
Я молчу, втянув живот. Наблюдаю, как напрягается его шея и перекатывается кадык, когда он делает крупный глоток, как пульсирует венка у него на виске, как он закрывает глаза, прищуриваясь от сигаретного дыма,
