и лечу за ней, но вы, граф, будете меня сопровождать?
– Я? – спросил Альберт. – Зачем?
– Естественно, понадобитесь… поддержка. Впрочем, признаюсь… в этом нашем диком крае я не справлюсь, вы были бы мне очень полезным.
– Но я буду в фальшивом положении, – сказал Альберт, – как если бы я…
– Уж я это всё беру на себя, я опекун, я верну её на дорогу рассудка. Это быть не может. Вы мне только покажете, где её нужно искать, поедем тут же, завтра… сегодня, потому что надо спешить. Скомпрометирована, сильно скомпрометирована. Я обязан вам чрезвычайной благодарностью за открытие её тайны…
Альберт был очень смущённый.
– Ежели поеду, – сказал Альберт, – то, пожалуй, для того чтобы задержать вас от какого-нибудь резкого и не слишком подходящего шага. Панна Ядвига существо неординарное, обычные также средства с ней к результату не приведут, менее всего резкость. Это характер энергичный, который при всяком натиске возмущается, вы должны забыть о правах опекуна и выступить как кровный и приятель.
– Оставьте меня, прошу, оставьте, уж я с ней справлюсь, а сделай это только для меня, поехали со мной. У меня достаточно опыта, я знаю женщин, будьте спокойны.
Говоря это, Макс поглядел в зеркало, выпрямился и, приняв мину великого дипломата, добросил:
– Поехали, так будем знать, куда должны ехать.
На этом разговор окончился, а вечером почтовые лошади несли этих двух панов по следу Ядвиги с такой великой поспешностью, что назавтра около полудня узнали карету и коч, стоящие перед корчмой, в которой Ядвига с Эммой остановились на ночлег. Граф Макс в течении всей дороги прибавлял себе силы и отваги для этого тяжкого предприятия. Представлял, что ему была доверена честь семьи, что за неё отвечал, чувствовал, что если в этот раз не повезёт, окончательно будет погублена в славе и значимости. Нет ничего более страшного, чем слабый человек, который хочет казаться сильным, тогда он становится упёртым без логики и, действительно, ничто его не может переубедить, одно только время, которое есть наилучшей проверкой характеров.
Граф с Альбертом заехали в другую гостиницу в местечке, потому что он не мог представиться по-дорожному, не омолодившись. А так как боялся, как бы Ядвига не уехала, прежде чем он окончит освежаться, послал ей визитную записку, объявляя о посещении.
Схваченная неожиданно на дороге, хотя ни о чём не догадывалась, Ядвига, расстроенная проволочкой, к какой это могло привести, должна была, однако же, увидеться с дядей, и ожидала его, велев запрячь лошадей, уверенная, что от него быстро сумеет отделаться.
Между запиской и визитом протекло больше часа, наконец граф, одетый по-дорожному (но не так, как был в дороге), с тростью в руке, оставив Альберта, вошёл важный и суровый в покой, в котором его ожидала Ядвига.
Первый взгляд на неё меткому судье характеров дал понять, что борьба вовсе лёгкой не будет, поэтому вооружился вдвойне, энергией и серьёзностью, к которой не был привыкшим, которая его чрезвычайно тяготила. Приветствие было холодное и церемонное. Ядвига первый раз из этого догадалась, что дядя преследует её. Это её раздражило, возмутило, но вовсе не испугало. После нескольких слов Макс, обеспокоенный присутствием панны Эммы, потребовал разговора наедине. Подруга выскользнула в другой покой, граф сел напротив племянницы с тростью и английской шапочкой в руке, поправил узел у платка и медленно начал цедить:
– Я должен вам признаться, кузина, что по моей обязанности опекуна, а ещё больше из чувств, какие имею к вам, я должен был за вами погнаться, но куда ведёт это путешествие?
– Я должна отвечать опекуну или чувству? – спросила Ядвига, улыбаясь.
– Но одно и другое идут друг с другом в паре.
– Буду искренней, – отозвалась Ядвига, – еду как полька, как сестра милосердия к братьям нашим.
– Но кого вы называете нашими братьями? – спросил Макс, хмурясь.
– Уж не подозреваете ли, что я братьями называю русских?
– Признаюсь, что, несмотря на братство во Христе, которое очень ладное в проповедях и как выражение поэтичное, я тут нигде никаких особо братьев не вижу.
– Давно вы вернулись из-за границы? – спросила Ядвига.
– Почему?
– Потому что, пожалуй, совсем не знаете страны и положение её не понимаете.
– Извините, я как раз недавно прибыл и здесь, как человек, который входит в покой со двора. Те, что в покое сидят, не чувствуют угара, я тут же его почувствовал и в страхе, не угорели ли вы.
Ядвига усмехнулась на остроумное сравнение.
– Премило, дядя, но знаете французскую пословицу: comparaison n’est pas raison[14], это ничего не доказывает. Мы вполне трезвые, здоровые и сознательные, но люди иного края и света, которого вы, граф, космополит, вечный путешественник, позвольте вам сказать, совсем не понимаете. Прибываете из материализованного запада в страну духовной жизни, в страну, которой долгое притеснение навязало совсем новые условия жизни, мы кажемся вам безумными, вы нам – спящим, выжитым, омертвевшим.
Граф зарумянился, но под слоем косметики скрылся этот мимолётный румянец, мгновение подумал и сказал:
– Отлично! Мы сразу входим в глубь вещей, но позвольте мне, кузина, чтобы я, не касаясь полемики о принципах, которая далеко бы нас могла завести, прямо обратил разговор на ваше собственное положение.
– Моё положение, – ответила Ядвига, – исключение из этих принципов. Мы не можем касаться одного, не затрагивая другого.
– Вы не понимаете меня, пани, для женщин определённой сферы всё-таки есть некоторые правила жизни.
– Что это, для женщин определённой сферы? К какой сфере я принадлежу? – спросила гордо Ядвига.
– Всё-таки я имею честь быть вашим дядей…
– Да, но это не мешает мне быть дочкой человека, что жил в работе, ходил в кожухе и вовсе не принадлежал к высшей сфере…
Граф закусил уста.
– Ну, значит, – прибавил он, – не говоря о сфере, приличным особам твоего пола не годится всё-таки компрометировать себя.
– Ты находишь, что я компрометирую себя? Чем?
– Mais, chere cousine, разве этого ещё мало! Выкрадываешься ради одного какого-то…
– Извините, не для одного, дядя, еду служить всем раненым, – отвечала быстро Ядвига, а лицо её облила кровь.
– Только не гневайся, поговорим холодно.
– Но я нахожу, что хуже говорить холодно, думать холодно и жить холодно!
Граф встал со стула, вынул батистовый платок, слегка вытер вспотевший лоб, вздохнул и воскликнул:
– Мы не договоримся.
Ядвиге, нетерпение которой доходило до наивысшей степени, нужна была вся сила над собой, чтобы ещё резче не вспылить.
– Пока жила моя покойная сестра, – сказал Макс, садясь снова, – по-настоящему святое существо, но чрезвычайно непрактичное, как в целом все святые, – добавил он с усмешкой, – я не вмешивался вовсе, признаёшь, кузина, ни
