— Сьюзен, — дернул я спутницу за рукав, — знаешь, кто здесь протестует против военных действий?
— Кто?
— Видишь ту Токийскую Розу?[134]Моя жена.
— Она? — прошептала Сьюзен.
— Угу. С агитационным значком на груди.
— А что, симпатичная.
— Согласен: поистине дьявольское обаяние. Пошли отсюда, все равно ничего не слышно. Ну же!
— Она выше ростом, чем я представляла по твоим рассказам.
— Потому что встала от восторга на цыпочки. Дрянь! Подавай ей национальную независимость всюду и везде, а рабство в браке вынесем за скобки… Глянь-ка, полицейский вертолет. Подсчитывают число участников митинга. Пойдем, завтра узнаем всю правду из газет.
— Питер, куда же ты…
— Если она за мир, то я за бомбардировки Ханоя. «Доктор Спок не одинок»! Берегитесь, доктор, — она распугает всех ваших сторонников!
После той антивоенной акции от Морин не было ни слуху ни духу вплоть до телефонного звонка в мою рабочую квартирку весной 1966 года. Голос беззаботный. Надо встретиться «лично» и «наедине».
— Хочу поговорить с тобой о разводе. Пора серьезно обсудить необходимые формальности. Мне до твоего адвоката никак не дозвониться, он форменный идиот, а Дэна с ним просто не соединяют.
О чудо! Что произошло? Неужели близка счастливая развязка?
— Он не идиот, а специалист по бракоразводным процессам.
— Он идиот и к тому же лжец, но дело не в этом. Не будем тратить время на перебранку. Ты хочешь развестись или нет?
— Дурацкий вопрос. Конечно хочу.
— Тогда мы с тобой вдвоем должны сесть и все оговорить.
— Ты оговаривала меня уже сотню раз, — не удержался я от шутки. — Нам нечего делать вдвоем.
— Не пойму: кто жаждет развода?
— Не заводись, Морин.
— Никто и не заводится. Я могу прийти к тебе вечером после групповой психотерапии. Сгладим все разногласия, мы ведь взрослые люди. Эта тягомотина порядком мне надоела. Есть на свете и другие заботы.
— Приятно слышать, Морин. Но встречаться у меня никак не возможно.
— Где же тогда? На улице?
— Где-нибудь на нейтральной почве. Скажем, в «Алгон-куине»[135].
— Хороша нейтральная почва! Мне надо встретиться с тобой, а не с твоими дружками. Ты прямо как ребенок. Маленький лорд Фаунтлерой[136]из Уэчестера.
— «Уэчестер» — до сих пор ругательство? А «Плющевая лига» — непотребство? Как была, так и осталась дочерью ночного сторожа из Элмайры. Цивилизация тебя не затронула.
— Ну и зануда! Будешь оскорблять меня или договариваться? Впрочем, как хочешь. Плевать я хотела. У меня есть собственная жизнь, есть флейта, а больше ничего и не надо.
— Если я правильно понял, миссис Тернопол играет теперь на флейте?
— На ней. В небольшой музыкальной группе. И ходит в Нью-Скул[137].
— И не работаешь.
— Мой психотерапевт считает, что об этом еще рано говорить. Сначала нужно восстановить нервы.
— У тебя есть нервы?
— А тебе нужно продемонстрировать остроумие или развестись?
— Ноги твоей не будет в моем доме.
— Что ж. А я не стану обсуждать серьезные вопросы в подворотне или за стойкой бара. Если это твое последнее слово — пока, я вешаю трубку.
— Ладно, приходи сюда, но говорить мы будем только о разводе. И ни о чем другом.
— А о чем еще с тобой говорить? Так я прихожу вечерком.
— «Вечерком» — это когда? — Что за тон у нее! Что за вечная неопределенность!
— В десять, — ответила Морин.
— Не нравится мне все это, — сказал Шпильфогель, когда я по телефону сообщил ему о грядущем свидании.
— Мне тоже, но если она заведет речь о чем-нибудь кроме развода, я вышвырну ее вон. Вылетит как пробка. Не мог же я отказать! Вдруг она и впрямь решила дать мужу вольную.
— Посмотрим. Ничего теперь не поделаешь.
— Можно позвонить и отменить встречу.
— Вы хотите позвонить и отменить встречу?
— Я хочу развестись. Глупо было бы упускать такую возможность. А если Морин начнет опять выяснять отношения… Что ж, я готов на такой риск.
— Только удержитесь от рыданий и не смейте — слышите, не смейте — рвать на себе одежду!
— Не дождется. С этим покончено.
— Желаю вам удачи, — сказал Шпильфогель.
— Спасибо.
Морин явилась ровно в десять. Шелковая блузка, строгого покроя шерстяной пиджак, расклешенная юбка. При мне она никогда так изящно не одевалась. Ни следа былой мальчишеской небрежности. В уголках губ и глаз обнаружились морщинки. Лицо загорелое. Оказывается, Морин только что пять дней отдыхала со своей психотерапевтической группой в Пуэрто-Рико. Скинулись, кто по скольку мог. На мои деньги ездила, паразитка кровососущая! И шерстяной, костюм сшила на мои деньги. Стриги, стриги старого барана, сидящего напротив тебя!
Окинула изучающим взглядом комнату — несколько сотен на новую обстановку дала мне Сьюзен. Меблировка была достаточно простой, но, благодаря усилиям миссис Макколл, уютной: толстая циновка на полу, пара некрашеных деревянных кресел, письменный стол с лампой, книжные шкафы, кушетка под индийским пледом, купленная по случаю качалка с темноголубой обивкой; шторы того же цвета: Сьюзен сама выбрала материал и подогнала на машинке под размер окон.
— Очень мило, — сказала Морин, задумчиво глядя на поленья в корзине перед камином, — просто картинка из журнала «Дом и сад».
— Я удовлетворен.
— Еще бы! Моя берлога в два раза меньше. — Задумчивость в глазах сменилась живыми искрами неприкрытой зависти.
— Бывал в таких квартирах. Их, кажется, называют спичечными коробками.
