к закату, а они все еще стоят по грудь в зеленом ячмене, а за ними широкая деляна покрылась белыми колпачками.
Быстрые пальцы ловко снимают изоляторы с колосьев. Муся, обработав деляну ячменя, останавливается опять возле пшеницы. Медленно-медленно ходит вдоль деляны.
— Ну, что, плохо, Мария Ивановна? — спрашивает ее "из овсов" Марфа.
— Растет, но туго, — отвечает Муся. — Только бы похолодания не было. Тогда прощай наши пшеницы...
— Сколько трудов положено! — вздыхает Марфа.
Люся работает рядом с Марфой, на них легкие безрукавные кофточки.
— Что-то холодно под вечер стало, — говорит Муся. — Давайте-ка сегодня пораньше уйдем. А то как бы Люся не простудилась.
— Да мне вовсе не холодно, — отзывается та.
— Нет уж, кончайте... Хватит на сегодня, — Муся срывает несколько зеленых колосков пшеницы.
С этими колосьями она подходит к дому. Увидев ее, с громким криком подбежал Володя:
— Мама, мама! Папа сказал — холодно будет.
— Когда это сказал папа?
— Сегодня...
Муся проходит в почвенную лабораторию. Василий сидит за столом, работает — смотрит в микроскоп.
— Кто сказал Володьке, что холод будет? — спросила она.
— Вон, сводка погоды! С метеостанции передали. Понижение температуры, вплоть до заморозков.
— Боже мой! Заморозки в августе?
Входит Аржакон.
— Топить будем, такое дело?
— Да, — отвечает Василий...
— Пропала моя пшеница... Не вызреет, — говорит Муся.
— Я знаю такое место, где пшеница всегда поспевай, — сказал Аржакон.
— Что за место? — спросила Муся.
— Мой друг есть. Далеко живи. Надо на лодке ехать.
— Кто он такой?
— Его кержак. Пантелей зовем...
— Вы можете со мной съездить? — спросила Муся.
— А почему нет? Можно, такое дело.
— Поедем завтра же, утром.
Легкая долбленая лодка поднимается вверх по лесному ручью. Аржакон стоит на корме и отталкивается шестом. Ручей каменистый, порожистый, лодка идет медленно. Муся сидит впереди.
— Устал, наверно? — спрашивает Муся.
— Есть такое дело, немножко, — отвечает Аржакон.
— Давай я помогу, потолкаю, — говорит Муся.
— Сиди смирно! Женщин имей ноги слабые. Стоять лодка нельзя.
— Ты прямо все знаешь, Аржакон!
— Конечно, — смиренно соглашается тот. — А почему нет?
Укромная лесная протока. Вода тихая, темная, как машинное масло. Лодка идет быстро, бесшумно. Наконец Аржакон выпрыгнул на берег и вытянул лодку.
— Вылезай! Приехали, такое дело.
По еле заметной тропинке Аржакон пошел вперед, в лесную чащобу. Муся за ним. Вскоре они вышли на просторную поляну. Здесь было поле необычно низкорослой, по локоть, желтеющей пшеницы. Муся как увидела эту маленькую пшеницу с большим колосом, так и припала на колени.
— Это же карликовая пшеница! Карликовая! Загадка веков... Понимаешь, Аржакон?
— Конечно.
— И колос цветет вовсю. Она созреет, непременно созреет.
— А почему нет?
Муся сорвала один колосок, положила на ладонь.
— Ну, пошли к хозяину.
На другом краю этого обширного поля, возле самого облесья, стоял добротный крестовый дом из потемневшей коричневой лиственницы, а за ним двор, амбар, поленницы и, наконец, на отшибе молотильный сарай. Все здесь сделано прочно, экономно.
Когда Муся и Аржакон подходили к дому, залились собаки, и сам хозяин вышел на крыльцо. Это был еще относительно молодой мужик без шапки, с кудлатой рыжей головой, в оленьей безрукавке, в бахилах из сохатиного камуса, он высился горой на крыльце.
— Цыц! — зычным окриком унял он собак. — Проходите, они не тронут, прогудел и, не здороваясь, сам прошел в избу.
В чистой передней комнате, с большой русской печью, с божницей в красном углу, он поздоровался легким поклоном:
— Здравствуйте! Проходите к столу.
На лавке у стола сидела миловидная женщина в длинной поневе и в белой полотняной кофте с красным шитьем на рукавах. Рядом с ней сидели и смирно глядели на вошедших два мальчика.
— Пантелей, я тебе привозил ученый. Его Москва ездил, — указал Аржакон на Мусю. — Теперь у нас на станции работай.
— Меня зовут Мария Ивановна...
— Милости просим, — повторил Пантелей, приглашая гостей к столу. Авдотья, собери на стол!
Хозяйка встала из-за стола, прошла к печке.
— Может, молочка топленого испробуете? С кашей. Может, мясца? спросила она Мусю.
— Спасибо, мы не хотим.
— Тебе не хочет, моя хочет. Тебе лодка сиди, моя шестом толкай. Не одинаково, понимаешь.
Все засмеялись. Стало как-то проще. Хозяйка накрыла на стол, беседовали, рассевшись по лавкам.
— У вас всегда вызревает пшеница? — спросила Муся.
— Всегда, — ответил хозяин.
— А сколько же лет вы здесь сеете?
— Не знаю. Еще дед мой раскорчевал эту заимку. Мне она досталась при семейном разделе.
— Значит, это заимка? А где же ваш основной дом был?
— В Вознесенском. Там отец проживал.
— А где же он теперь?
— Сослали в Сибирь.
— В Сибирь?! Куда уж еще из Якутии?
— Лес заготовлять. Говорят, кулак.
— Что значит — говорят?
— Значит, так определили. А какой же кулак отец мой? Вон Рындин был кулак! Рыбный завод держал... Работников имел. А отец мой сам всю жизнь хрип гнул, не токмо что работников нанимать. Дак мы сами плотники, сами все и смастерили. Какие же мы кулаки?
— И вас с Авдотьей притесняют?
— Покамест нет. Мы в середняках числимся.
— А вы жалобу писали насчет отца?
— Писал, да что толку? Может, отца бы и не тронули, да нужда случилась. Артель охотничью создали, а конторы не было. Вот и заняли дом моего отца под контору да под пушной склад.
— Кто же так распорядился? Это ж нечестно!
— Судейкин.
— Сидор Иванович?
— Он эту артель создавал. А потом ушел на станцию. Теперь и спрашивать не с кого.
— Нет, это дело нельзя так оставить. Я мужа попрошу — пусть съездит в Якутск.
— Где уж там...
Хозяйка меж тем накрыла на стол и даже поставку медовухи налила.
— Кушайте на здоровье, кушайте!
Хозяин налил медку себе и Аржакону. Муся пить отказалась.
— Як вам с большой просьбой: нельзя ли у вас выкроить небольшую деляну? Для моих опытов. Мы все это оплатим вам, по договору.
— Какие же вы опыты хотите провесть? — спросил хозяин.
— Я хочу вывести такой сорт пшеницы, чтобы он созревал и здесь, и в Вознесенском... Повсюду в Якутии.
