Бенедиктинец дом Леже-Мари Дешан (1716–1774) был личностью загадочной: прожив большую часть жизни в маленькой монашеской общине, он исповедовал весьма смелые и даже радикальные взгляды, переписывался с энциклопедистами (кажется, не снискав ни у кого из них особой симпатии ни своей личностью, ни своим учением) и избежал преследований лишь благодаря могущественному соседу-единомышленнику – маркизу д'Аржансону. То, что Дешан опубликовал при жизни, то ли было неудачно выражено, то ли чересчур старательно маскировало его истинные воззрения, так что не вызвало никакого интереса у читающей публики. Основные произведения, из которых можно узнать о его взглядах, были опубликованы уже в XX в., так что говорить о сколько-нибудь заметном влиянии этой фигуры на свой век не приходится. Однако это не отменяет того обстоятельства, что Дешан был ярким мыслителем и, быть может, лучшим диалектиком во Франции XVIII столетия. Итак, посмотрим, как оценивал этот скромный монах философию своего века.
Философия в ее нынешнем состоянии, – говорит он, может, правда, вызвать революцию в области религии, нравов и государственного управления, но больше ничего она своими полупрозрениями не способна совершить, ибо такая революция (которой следует избегать, так как она столь же опасна, сколь и бесполезна) не воспрепятствует дальнейшему существованию порядка божеских и человеческих законов; не воспрепятствует она и столь же полному господству, хотя и в разных формах, но в той же силе, морального зла, порождаемого указанными законами[502].
Согласно системе Дешана (а у него в этот несистематический век мы находим именно сознательно выстраиваемую систему), существует три возможных состояния человеческого существования: состояние дикости, подобное животному, состояние законов и состояние нравов. Состояние законов – это то, к чему пришел человек, преодолев дикость, и то, что, в свою очередь, надлежит преодолеть, придя к нравственному состоянию.
Дешан постоянно настаивает на том, что его можно и должно понять, поскольку его система выражает истину: «Я сам себя хорошо понимаю, и именно потому, что я себя хорошо понимаю, меня должны понимать и другие»[503]. Действительно, он себя вполне понимает, так что и его мысль понять нетрудно. И тем не менее, современники не пожелали читать его. Достаточно взглянуть на переписку Дешана с Ж.-Ж. Руссо, чтобы увидеть, какой труд прилагает он, чтобы заставить уже прославленного «женевца» прочитать присланные ему рукописи. По-видимому, дело было в том, что Дешан требовал не только прочесть, но и принять его идеи. «Невозможно постичь меня, не будучи при этом вынужденным принять мои построения…»[504]; «если вы со мною не согласитесь, значит, вы меня не поняли», – постоянно повторяет он. Такая категоричность отражает его непоколебимую уверенность в том, что ему удалось достичь истины – истины, которая не зависит от человеческих суждений и существует, как мы сказали бы теперь, объективно. «Настоящий трактат, бесспорно, единственный увязанный во всех своих частях и не представляющий уязвимого места для нападения»[505]. Конечно, всякому автору вольно расхваливать свое сочинение. Однако в словах Дешана нет никакого хвастовства: его книга и впрямь представляет собой нечто исключительное для эпохи Просвещения. Она обнаруживает стройную систему и содержит метафизические рассуждения, которых в тот век мало у кого можно было встретить.
Свою систему Дешан считал одновременно и материализмом, и имматериализмом, метафизикой, физикой, а равно отрицанием того и другого. Такая широта в определении объясняется тем, что, согласно Дешану, человек существует метафизически, будучи связан со всем; физически, представляясь отделенным от всего прочего; морально, живя в состоянии законов. Это последнее, прививая нам представления о добре и зле, делает моральное зло куда тягостнее физического. По той же причине человек мнит себя царем природы, обладающим душой, которой нет у других тварей, и придает столь большое значение своим знаниям, искусствам и т. п. Отсюда проистекают всевозможные излишества. Дешан невысокого мнения о человеческих знаниях: если они выходят за пределы, доступные пониманию простого народа, в них нет никакой надобности, и развивать их – чистое безумие. Из-за дурных нравов растут потребности, а вследствие избытка потребностей человек доводит до крайностей свое стремление к знаниям. «Мы напичканы знаниями, чуждыми нашему подлинному благоденствию, знаниями, которые мы накопляем лишь взамен тех, какие нам действительно были бы нужны, лишь вследствие того, что у нас нет книги, отсутствие которой обусловливает существование других книг и которая могла возникнуть только на их основе»[506]. За этой диалектикой стоит одна-единственная простая мысль: избавившись от «состояния законов», человечество непременно окажется в «состоянии нравов», где все ненужное отпадет само собой. Это касается и философии, ведь в том отдалении, в каком люди находятся от надлежащего образа мыслей и действий, им необходимо приходится непрестанно философствовать и предаваться моральным рассуждениям. Но если бы надлежащий образ мыслей был установлен раз навсегда, все было бы выяснено, не было бы более надобности философствовать или предаваться рассуждениям о морали. Ибо зачем бы это делали, раз поводов к тому больше не представлялось бы?[507]
