покидала и мысль о единении всех степных племён. Они, эти мысли, были его стержнем. Он мог заниматься тем или иным делом, может быть даже малозначительным, однако и это малозначительное дело было так или иначе направлено на разрешение главного в его жизни. И всё-таки при всём том Темучин, конечно, оставался человеком, с присущими ему слабостями, и оттого весть, принесённая Нилхой-Сангуном, взволновала его, и это выразилось в голосе, когда он спросил:
— А кто из нойонов?
— Не знаю, — ответил Нилха-Сангун, — одно передано — нойоны. Их задержали воины тумена Субэдея. Ждут твоего слова.
Темучин перевёл взгляд на хана Тагорила.
Известие Нилхи-Сангуна круто меняло многое. Темучин — поставленный ханом соседнего племени во главе его войска — это было одно. Темучин — верховенство которого признается нойонами его племени — было вовсе иное.
Хан Тагорил щурил глаза. Он был убеждён, что рано или поздно Темучин станет во главе своего племени. Однако, что это случится так, вдруг, и он не ожидал.
«Прискачут нойоны, — подумал он, — и выразят верность... Нет, такого я не предполагал. Небо и впрямь споспешествует сыну Есугей-багатура и Оелун».
А мысли текли дальше. Он думал, что слабеет с каждым днём и у него нет достойного сына, которому бы он мог передать власть над племенем. Хан Тагорил недобро взглянул на Нилху-Сангуна.
«Нет, — с горечью решил в тысячный раз, — этот не поведёт племя за собой. Не оборонит его в трудный час».
И у него впервые родилась мысль: «А что, если власть над племенем кереитов передать сыну Есугей-багатура и Оелун?» Но тут же отбросил её, решив: «Нет, Темучин чужак, тайчиут, нойоны никогда не согласятся с его главенством». И, словно злым ветерком в юрте потянуло, хан плотно запахнул на груди тулупчик. Однако мысль эта всё же пришла к нему и осела где-то в глубине. Обозначилась живой точкой. Хан выпрямился, словно сил в нём прибавилось, сказал:
— Теперь курултай по-другому пойдёт. Надо прежде принять тайчиутов, и, коли они подтвердят верность и покорность тебе, Темучин, два бунчука у большой юрты должны встретить меркитов: бунчук хана кереитов и бунчук хана тайчиутов.
Тагорил поднял руку и показал два пальца, словно бык рога выставил:
— Два бунчука. Рядом. Задумаются нойоны меркитов. Сильно задумаются.
Оборотился к Нилхе-Сангуну:
— Поезжай навстречу тайчиутам и поторопи их. Нужно выиграть время.
9
Первым из тайчиутов, кого увидел Нилха-Сангун, был Сача-беки. Сын хана Тагорила подскакал к юрте, слез с коня и отдал поводья стоявшему у коновязи нукеру. Заметил — коней у коновязи много и кони хорошие, в доброй справе. Не удержался, потрепал одного по холке, очень уж был хорош, понял: кони тайчиутских нойонов. Оборотился к юрте и увидел незнакомого человека. Был тот не мал ростом, ещё крепок, но не молод. Возраст выдавала грузная основательность, которая объявляется в людях с годами, седые косицы, торчавшие из-под лисьего треуха. С заветренного лица смотрели настороженные чёрные без блеска глаза. На плечи незнакомца была накинута богатая шуба, что и треух рыжего лисьего меха, какую одевают на хороший той, покрасоваться среди людей.
Однако за отворотами шубы было видно, что грудь незнакомца затянута в куяк с медными толстыми пластинами по буйволиным ремням, так что не на той собирался незнакомец, а готовился к чему-то посерьёзнее весёлого гулянья. Отметив настороженный взгляд незнакомца, боевой куяк на его груди, Нилха-Сангун поздоровался, как и должно с гостем, назвал себя, улыбнулся приветливо. Узнав, что перед ним сын хана Тагорила, незнакомец смягчил взгляд. То, что навстречу тайчиутским нойонам хан кереитов послал сына, было лестью, и немалой.
Услышав их голоса, из юрты вышел Субэдей, за ним с десяток тайчиутских нойонов. И Нилха-Сангун тут же приметил: большинство лиц молодые и без той настороженности, которую выказал Сача-беки. Это осело в сознании. Всё примечал Нилха-Сангун, такой был у него глаз. А в деле, которое было ему поручено, всякая мелочь имела смысл, каждое слово учесть следовало, и как и кто из гостей шагнул, да и туда или сюда — запомнить надо было, запомнить и сообразить, к чему был тот шаг сделан.
Нилха-Сангун решил, что сейчас наилучшее — выказать щедрость и радушие хозяина, который рад гостям. Он живо оборотился с прискакавшим с ним нукерам, и минуты не прошло, как в юрте жарко запылал очаг и на столе объявились и мясо, и немалые круги сыров, жёлто посвечивающие маслеными боками, вяленая и солёная рыба, другая снедь, радующая глаз и распространяющая дразнящие, острые запахи.
Нукеры внесли бурдюки архи.
Нилха-Сангун с чашей в руках заговорил, поглядывая излучающими радость глазами на гостей, что с друзьями и в пустыне проживёшь, а без друзей и в цветущей степи пропадёшь. Все закивали головами: да, это так, так...
Выпили архи.
Голоса зазвучали смелее, громче.
Нилха-Сангун почувствовал, что разговор может свернуть в опасную сторону, если тайчиуты заговорят о вражде между племенем и Темучином. В степи говорили, что пьяный человек — прозрачный человек, и такого разговора можно было ждать. В конце концов, нойоны приехали склонить головы перед изгнанным из своего куреня соплеменником. И Нилха-Сангун сам заговорил о Темучине, но так, что нойонам тайчиутов следовало не копаться в прошлом и виниться перед Темучином за нанесённые обиды, но единственно гордиться им. Под звон чаш Нилха-Сангун рассказал о скорой победе Темучина над меркитами, о небывалой военной добыче, заговорил о том, как владеет Темучин мечом и луком.
И попал в цель.
Глаза молодых нойонов заблестели, лица оживились.
Кого из молодых не увлекают герои, так как мнится за тем, что и ты будешь таким, заговорят и о тебе, а похвала молодости особенно сладка.
— В плохом табуне, — сказал Нилха-Сангун, — хорошему жеребцу не вырасти. А табун тайчиутов родил мощного жеребца.
Отметил, что и эти слова попали в цель. Даже у Сача-беки лицо посветлело. Голоса и вовсе зазвучали смело и громко. Нилха-Сангун понял, что настала пора поднять нойонов от стола. Он помнил слова хана-отца: «Поторопи их. Надо выиграть время».
Хан Тагорил встретил тайчиутских нойонов, стоя в окружении приближённых на большом белом войлоке перед входом в юрту. Лицо было строго, строги были чёрные одежды Тагорила, и только на груди хана выделялся ярким пятном большой серебряный крест, обсыпанный играющими на солнце крупными камнями. Стоял хан, выпрямив спину, но Сача-беки, едва тайчиуты подъехали к юрте, взглянул на Тагорила и увидел, что тот сильно постарел. Встречался Сача-беки с ханом
