Костя вытягивает билет из моих пальцев, снимает фальшивые очки, крутит, вертит перед носом. — До Ольборга! Настоящий! Откуда он у тебя? — Он дрожит от возбуждения (он думал, что я так запросто ему подарю билет; он думал, что дело в шляпе и он может спокойно сесть и поехать без всяких пересадок до самого Ольборга — и собирать на дорогу не надо! — потому что он просто-напросто заберет все наши деньги, оставляя нам взамен свое «наследие»: все точки, все наколки, все трюки, рыбные места и барыг. Только я в ту секунду решил стоять за мой билет до конца: мой! не дам! идите все к черту! пусть едет на перекладных с геморроем! пусть катится к чертям со своей воровской этикой! чихать мне на него! на всех! захочу, у негров буду ночевать или вообще — осяду у Дорте на Кристиании, чтоб ваши морды не видеть!).
— Долго рассказывать, — забираю билет, — длинная история, а вам ведь некогда, — прячу мою драгоценность в карман, — будем считать, что это моя доля.
— Как это твоя доля?
— Что значит твоя доля?
— Весь билет?
— Да ты что!
— Он же полтыщи стоит!
— Я его раздобыл, значит, он мой, — говорю твердо, — заметьте, я отказываюсь от своей доли с барахла, которое толкнул, пока вы тут курили мою травку, за которую ничего с вас не требую. Ничего. Я вообще мог бы вам мой билет не показывать…
Костя пренебрежительно играет губами (это было неслыханно: тут человек в путь собирается — долгий и безнадежный, — а этот мудак о своей доле толкует), издевательски хмыкает:
— Хм-хм. А за кофе ты тоже ничего не требуешь с нас?
— Нет, — отвечаю сухо, не глядя в его сторону (кофе тоже я доставал и варил для них, негодяев, пока они планировали нашу общую судьбу). — Ничего.
— Спасибо.
— Пожалуйста. — Билет во внутреннем кармане, застегиваюсь (все, теперь вы его больше не увидите).
— Зачем же ты его показал тогда? — ядовито спрашивает Хануман, чувствуя, что между нами с Костей растет напряжение (нам ни в коем случае с ним не следует ссориться, — не раз шептал мне Хануман, — подыграем ему, сплавим, а потом своим делом займемся! — Хотел бы я знать: каким это своим делом?).
— Да, зачем ты его показал, если мог не показывать? — ухмыляется Костя. — Похвастать хотел?
— Во-первых, я ничего не тихарю. Ну, а во-вторых, объяснить вам надо было, почему от доли отказываюсь. Вот билет, и ничего с общака мне не надо. Общак — ваш.
— Спасибо за одолжение.
— Пожалуйста.
Костя опять хмыкнул, махнул рукой, мол, говорить с идиотом бесполезно — ни черта не понимает, — и к дверям.
— Договаривайтесь сами, я пойду посмотрю, не вернулись ли грузины.
— Вот, а один раз Тео мне сказал…
Мы смотрим на Петара.
— Если тебе повезло, — начинает он очередную байку, — это еще не значит, что ты — везунчик, понял? — И подмигивает мне. — Понимаешь, к чему клоню? — продолжает Петар, улыбаясь. — Держи птицу счастья в руках крепко, не упускай! Второй может и не быть. Может, ты мне его уступишь? Я сразу дам денег. Прямо сейчас!
— Триста крон, — моментально выстреливает Ханни. — Давай триста крон — и билет твой!
— Нет, погоди, — мнется Петар, усмехается. — Триста, триста… Тебе сразу дай триста крон. Ага. Это же его билет, вот я с ним и буду договариваться…
— А зачем тебе на Юлланд?
— Фестиваль, рок-н-ролл, новые широты… Расскажи нам сперва, где ты его взял… Я уверен, тут какая-то история…
Да, тут была история. Петар любил истории. Он постоянно об этом говорил.
«Я собиратель историй, я — сказитель, хорватский скальд, — говорил он. — Я вообще в Скандинавию подался за историями…»
У него на них нюх.
— Тут есть несомненно какая-то история, — улыбается азартно хорват, взбивая подушку, — чую, есть!
— Конечно, есть, — говорю я с напускной значимостью, — только для начала я хотел бы перекусить… или подлечиться…
— Сразу предупреждаю, — говорит Хануман, — в лагере пусто. Ты же был на Кристиании — разве ты не покурил с Кис?.. И не поел в Вудстоке — сухарики с сыром и пиво, как ты обычно любишь?..
— Нет, как-то не до этого было. Собаки все время лаяли, и я решил смыться пораньше…
— Нервы, это все нервы…
— Я приготовлю что-нибудь, сварю суп или испеку пиццу, — говорит Петар.
Хануман отмахивается от него. Он терпеть не мог его эксперименты; хорват и руки никогда не мыл… но я не брезговал, я с удовольствием ел недожаренные бифштексы, плохо проваренное ризотто, сырые пиццы. Мне нравился Петар, с первой минуты, как я его увидел, меня не покидало чувство, будто я его знал давно, очень давно… Когда, он появился в нашей комнате, я подумал, что видел его раньше — может быть, вчера, или на прошлой неделе… мы сменили много комнат, он мог быть в одной из них, — так я подумал, когда увидел его… и я с ним даже так как-то поздоровался: «Ах, привет!.. Опять ты… что делаешь?» — Ханумана это сбило с толку, поэтому он не стал задавать никаких вопросов человеку, который стоял и его маникюрными ножничками постригал свои огромные ногти перед раковиной, в которой лежали наши тарелки; на столе стояла бутылка французского вина, завернутая в красивый подарочный кулек, — это подкупало, — лежал здоровенный кусок сыра и большой напильник. Хорват тихо улыбнулся (как он мне сообщил после, он привык, что производит на людей такое странное впечатление: «Многие при первой встрече говорят или чувствуют, будто знали меня прежде, — сказал он, — я это объясняю реинкарнациями, я прошел много воплощений, наверняка за многие жизни я успел со всеми познакомиться… И еще мне кажется, будто в одном из недавних воплощений я был какой-то знаменитостью — Элвисом Пресли или Джеймсом Дином. Хотя ты знаешь, что нет такого понятия, как недавнее воплощение, это очень условно, так как ты можешь в своем инкарнационном списке иметь и воплощения, которые по отношению к настоящему находятся в будущем, или вообще — могут быть одной из параллельных жизней, что объясняется нехваткой душ, есть такой термин в буддизме, но я его забыл…»), поприветствовал нас, обвел трясущейся рукой комнату и сказал:
«Прошу меня покорнейше простить за это вторжение. Сам бы я ни за что не осмелился и заночевал бы на улице… Но сербы решили, что…»
«Тебя ищут? — строго спросил Хануман — мы были на амфетамине. — Мы должны тебя прятать? Почему с нами не оговорили? Сколько за тебя они дают? Сколько за ночь?»
«О, нет, нет, — успокоил Петар. — Никто меня не ищет. Насколько мне
