Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
К 10 часам вечера все войска и орудия уже находились на борту «Крюгера». Артиллерийских лошадей мы смогли передать части отряда Бичерахова, у которого нашлось для них место на пароходе, на котором они эвакуировались на север, чтобы вернуться в свою штаб-квартиру в Петровске. Теперь оставалось только взять на борт как можно больше боеприпасов и проследить, чтобы полковник Роулинсон был готов следовать за ними на своем маленьком пароходе.
Арсенал, которым командовал полковник Роулинсон, находился в 600 ярдах от нашей пристани и имел собственный небольшой причал. В течение дня он занимался тем, что перевозил содержимое арсенала на пришвартованные в гавани баржи, которые при необходимости можно было в любой момент затопить. Но, очевидно, намного выгодней вывезти с собой эти боеприпасы и запасы, которые могли бы пригодиться нам при возобновлении операций. Для этой цели полковник Роулинсон реквизировал небольшой пароход «Армянин» водоизмещением всего 200 тонн и полностью загрузил его оружием, боеприпасами и взрывчаткой. Экипаж корабля взбунтовался и решил не выходить в море. Не приходилось сомневаться, что, если их принудят к отплытию силой, они пойдут неверным курсом, поэтому было принято решение, что, когда я буду готов отплыть на «Крюгере», я спущу с мачт свои три фонаря (которые служили путеводным знаком для каждого солдата, который мог заблудиться в городе), и полковник Роулинсон, увидев это, отчалит на своем пароходе и немедленно последует за нами. На словах все это довольно просто, но на самом деле оказалось столь сложно, что удивительно, как «Армянин» вообще выбрался оттуда. О том, как все сложилось, мы расскажем позже словами самого полковника Роулинсона.
Теперь, когда все было готово к отплытию, за исключением некоторых боеприпасов, которые мы все еще грузили на «Крюгер», произошло событие, которое я предвидел.
Моральный дух диктаторов и города то поднимался, то падал — и не в зависимости от хороших или плохих известий, поступавших от сражающихся войск, а из-за уменьшения или увеличения количества разрывавшихся рядом с ними в городе снарядов. Единственные снаряды, которые не имели значения, были, конечно, те, что падали в городе, но в городах привыкли думать иначе.
В Баку, когда город сильно, но без значительных потерь обстреливался, люди вопили: «Все пропало!» Когда же орудийный огонь снарядов сосредотачивался на сражающихся войсках и все могло быть действительно потеряно, они кричали: «Мы спасены!»
Теперь, когда обстрел города прекратился, моральный дух диктаторов возрос, а боевой дух, который до сих пор так хорошо скрывался, разыгрался не на шутку. В очередной раз раздался клич, который звучал только при затишье в стрельбе: «Мы будем сражаться до последнего!» Затем последовали тревожные вопросы: «Что делают англичане?», «Почему они нас бросают?» — и так далее, что привело к отправке эмиссаров на борт «Крюгера», чтобы передать мне приказы.
Тем временем город тоже начал проявлять беспокойство, и, если бы пристань тщательно не охранялась, могла бы случиться беда. Конный солдат из бакинских войск галопом подскакал к входу на пристань, где столкнулся с невозмутимым часовым, которому крикнул: «Что здесь происходит? Почему англичане бросают нас? Немедленно прекратите это!» — и поскакал прочь, чтобы поднять тревогу в городе. Суть его реплик не дошла до часового, которому я не счел нужным их переводить.
В этот момент ожидаемо появилась делегация от правительства. Два диктатора, Лемлин и Садовский, прибыли на пристань и потребовали встречи с британским генералом по срочному делу. Я пустил их на борт «Крюгера», усадил в кают-компании и осведомился, по какому делу они прибыли. Представитель Садовского ответил: «Я доставил вам письменные инструкции от бакинского правительства о том, что любая попытка вывода войск с вашей стороны будет расценена как предательство и трактоваться как таковая. Если вы убрали какие-либо из своих частей с линии огня, вы должны немедленно отправить их обратно на исходные позиции. Турки еще не вошли в город, и мы намерены продолжать борьбу».
В ответ на это требование я кратко изложил свою точку зрения в следующих словах: «Прошу передать бакинскому правительству, что мой нынешний уход ни в коем случае не является предательством, поскольку вы получили полное и исчерпывающее предупреждение о моих намерениях. Мои войска в течение всего дня, на протяжении шестнадцати часов, вели оборонительные бои без помощи или какой-либо реальной поддержки со стороны ваших войск, которые практически не участвовали в боях. При таких обстоятельствах я отказываюсь и дальше жертвовать их жизнями ради тщетного дела. Что касается их возвращения на исходные позиции на линии огня, то после шестнадцати часов боев они физически не способны выполнить этот приказ, и я такого приказа не отдам. Я немедленно отплываю».
На что Садовский принял свирепый и грозный вид и заявил: «Тогда флот откроет по вас огонь и потопит ваши корабли», на что я ответил: «Надеюсь, что нет» — и выпроводил их с корабля.
Штабной офицер прошептал мне на ухо: «Почему бы не арестовать их и не забрать с собой?» — полезное предложение, но я чувствовал, что мы можем добиться желаемого без каких-либо осложнений, и поэтому решил отказаться от этого.
Нам следовало отплыть к 11 часам вечера; канонерские лодки находились на некотором расстоянии от нас. Диктаторам потребовалось бы какое-то время, чтобы составить и передать флоту приказы, а революционные флоты не проявляют особой расторопности в их исполнении. Флот также не сильно беспокоился о каком-либо правительстве и был скорее настроен к нам дружески; в последний момент они могли засомневаться и, вероятно, не решились бы открыть огонь по единственным войскам, которые сделали хоть что-то ради спасения Баку от турок. Кроме того, мы уходили с потушенными огнями, а на канонерских лодках не осталось прожекторов, поскольку мы позаимствовали их для нужд фронта; при таких обстоятельствах мы вполне могли пойти на риск. Единственной реальной опасностью оставался сторожевой корабль, стоявший у выхода из гавани и проверявший все прибывающие и уходящие суда. Нужно было пройти в 500 ярдах от него, но мы шли крайне медленно, и ночь, к счастью, выдалась темной. Если бы сторожевик открыл огонь — а у него на борту не имелось ничего крупнее полевой пушки, — то вероятность того, что нас потопят, была ничтожной, так что риск не выглядел таким уж чрезмерным.
Когда часы пробили одиннадцать и коммодор Норрис отдал команду отчаливать, наступил тревожный момент. С мачт спустили три фонаря, подавая сигнал полковнику Роулинсону, что мы отчаливаем, и корабль бесшумно отошел от причала. Мы тихо скользили по спокойным водам гавани, капитан ловко управлял кораблем так, чтобы между нами и сторожевиком оставалось какое-нибудь стоящее на якоре судно или баржа.
Именно в такие напряженные моменты всегда случается что-то смешное, способное приблизить трагическую развязку. Тишину ночи вдруг разорвал взволнованный русский голос. Матрос бросился на палубу, восклицая в отчаянии: «Моя жена! Моя жена! Я оставил там свою жену! О, спасите мою жену!» Призыв, обращенный к сентиментальному экипажу, оказался куда более убедительным, чем любой приказ капитана корабля. Двигатели остановились, с лязгом и грохотом опустился якорь, судно медленно развернулось, снова подняло якорь, и мы легли на обратный курс, к пристани, где после некоторого ловкого маневрирования «Крюгер» стал бортом к причалу, а дама была спасена. Когда имеешь дело с революционными командами, приходится мириться со всеми подобными инцидентами. На судне заправляет экипаж, и любое вмешательство в его прерогативы приводит его во враждебное настроение и только вредит делу.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
