Она отвернулась, ее голос был спокойным и невыразительным:
— Синяки пройдут. Ничего страшного не случилось.
— Да? Хотелось бы мне так думать. Сам я не настолько в этом уверен.
Он быстро встал и отодвинулся от ванны. Сирен повернула голову, чтобы взглянуть на него, но он стоял к ней спиной. Видимо, его слова не нуждались в ответе, и ей не следовало утешать его; этого он не заслуживал. Когда он начал через голову стаскивать с себя рубашку, она в последний раз ополоснула лицо и плеснула водой на плечи и грудь, прежде чем освободить для него место. Он управился быстро. К тому времени как она вытерлась и надела ночную рубашку, потом расчесала волосы, которые страшно спутались и свалялись оттого, что она носила их распущенными, он уже закончил мыться. Она стояла у огня, он подошел, забрал у нее щетку и положил на каминную доску, потом его пальцы сгрузились в мягкий, нагревшийся у огня шелк ее прядей, и он притянул ее к себе.
— Прекрасная, отважная Сирен. Ты заслуживаешь лучшей участи, а я дважды проклятый дурак, но я не могу позволить тебе уйти.
Он взял в ладони ее лицо в оправе волос и долго внимательно осматривал, потом провел губами по ушибленной щеке. Он целовал ее брови и ресницы, кончик подбородка и нежные уголки рта, а потом прижался к ее губам. Его движения были легкими и бесконечно нежными, он упивался ее сладостным ароматом.
Ей следовало сопротивляться, Сирен знала это, следовало отвергнуть его притязания, но было уже слишком поздно. Он не хотел причинять ей боли, так он сказал; и это тоже было напрасно. И все-таки почему-то казалось, что ее можно исцелить тем способом, который принес ей больше всего вреда, — восхитительной лаской его поцелуя и кольцом его объятий. Это, может быть, не самый разумный путь, но его привлекательность была непреодолимой. Ее вынуждало к этому не только его прикосновение, но и какая-то смутно ощущавшаяся перемена в том, что было между ними. Он изменился. Она чувствовала это, хотя не понимала причины.
Она вскинула руки, провела ладонями по его твердой мускулистой груди, запустила пальцы в его роскошные густые волосы. Ее губы были податливыми и мягкими, жаркими от бродившего в ней желания. У нее вырвался тихий вздох, она прижалась к нему теснее, пока их тела не слились полностью.
Через минуту он поднял голову с глубоким вздохом. Его наполненные томлением глаза встретились с ее широко распахнутым взглядом, его голос был глубоким и проникновенным.
— Несправедливо, что ты такое совершенство, что все хорошее и прекрасное неотделимо от тебя.
— Вовсе нет, — сказала она, озабоченно тряхнув головой. — Все не так.
Улыбка скользнула по его губам.
— Нет? Возможно, ты и права. В тебе сидит и своенравная колдунья; это она тайком проникла мне в душу и наложила заклятья, так что я думаю только о тебе, мечтаю о тебе, тоскую по тебе, пока не начинает казаться, что я схожу с ума. Так не должно было случиться.
Она вглядывалась в его лицо и видела в нем желание и что-то похожее на уважение, явно смешанное с сожалением. Напряженно, почти шепотом она произнесла:
— А как должно было быть?
— Кто может сказать? Возможно, в конце концов, так и должно… непременно… быть.
Он снова склонился к ней и, отпустив ее волосы, нагнулся, подхватил ее на руки и понес к постели. Одна половинка в душе Сирен требовала, чтобы он объяснил свои слова, но другая столь же страстно не желала знать ничего, боялась узнать. Крепко зажмурившись, она отбросила страхи и сомнения, добровольно отдаваясь скоротечной радости.
И в этом он тоже изменился. Его прикосновения всегда были ласковы, но теперь в них было еще больше осторожности, долгой нежности, лишь частично вызванной ее синяками. Она увлекала и очаровывала, и Сирен изо всех сил старалась ответить на нее.
Они лелеяли и берегли то чувство утоления, в котором все еще отчаянно нуждались, и это стало частью их самих и частью той ночи. Они искали его с помощью тысячи поцелуев и ласк, обнимая и приникая друг к другу с бьющимися сердцами и плотно закрытыми глазами, наслаждаясь, полностью погружаясь в блаженство.
Она чувствовала, как пульсирует кровь у нее в жилах, разливается по телу, опаляя жаром кожу так, что она сбросила ночную рубашку, и та скользнула с ее пальцев через край постели на пол. Льняные простыни под ней были гладкими и прохладными, пахли свежестью и крахмалом. Над головой барабанил дождь, непрерывный умиротворяющий звук смешивался с ее учащенным дыханием. Тихо потрескивал огонь в камине, отбрасывая дрожащие желтые и оранжевые блики на стене, отчего тьма в углах комнаты словно сгущалась, а единственная горевшая свеча превращалась в пылающую звезду.
Постепенно она теряла над собой контроль. Твердость и упругость его тела вызывали восторг и соблазн. Она изучала его с беззастенчивым изумлением, пробегая пальцами по зарослям волос у него на груди, нежно проводя ногтями по его плоскому животу, растирая ладонями шероховатые от волос сочленения бедер, чувствительными кончиками пальцев дотрагиваясь и поглаживая невероятно гладкую набухшую плоть. Он поощрял ее и возбуждал, в свою очередь касаясь влажным дразнящим языком всех углублений и нежных всхолмий ее тела, искусной и изощренной лаской доводя ее до готовности.
Она провела ногтями по жестким мускулам его широкой спины. От ее прикосновения по ним прошел трепет, и он вздрогнул, выдавая напряжение, с которым он сдерживал себя. От сознания этого ее переполнило безмерной нежной радостью и свободой. Она, вздохнув, прильнула к нему и вскрикнула, когда он обхватил ее талию, просунул ей руку под бедра, прижимая ее к источнику своей страсти. Она разомкнула бедра, принимая его в себя, облегчая ему глубокий стремительный проход в свое лоно.
Ей показалось, что он произнес ее имя — хриплую мольбу, когда приподнялся над ней. Она устремилась навстречу ему, побуждая его войти глубже, трепеща от жажды испытать его напор. И он ответил ей, дав волю своему телу, безгранично и безудержно устремляясь к завершению. Она принимала его, заключала в себя, отдавалась, поднималась ему навстречу, захваченная мощью и красотой самой основной и неукротимой радости жизни. Сплетаясь телами тесно и плотно, они мчались и вместе достигли желанной судорожной вспышки, мгновения невыносимого восторга.
И все-таки каждый из них был заперт внутри себя в ловушке восхитительного удовольствия, существовал отдельно, хотя и в слиянии. Они сбросили свои маски в конце маскарада, но внутренне, тайно, они все еще носили их.
Глава 17
Сирен проснулась, когда за окном еще стояли рассветные сумерки, тусклые от серого покрывала продолжавшегося дождя. Она долго лежала, чувствуя глубокое ровное дыхание Рене рядом с собой, прикосновение его теплой ноги. Но в душе у нее не было покоя. События прошедшей ночи оставили тревожный осадок. Не только из-за того, что иа них напали; что-то еще смутно вертелось в глубине ее сознания. Казалось, эта мысль вкралась из снов навязчивым, призрачным, бесплотным видением.
