нас.
— Время идти дальше, — говорю я, потягивая Оландона за руку. — Мы отправимся повидать Кауру.
— Собаку. Опять. Ты делаешь это каждый день. Я бы предпочёл остаться и посмотреть на это.
— Да, я знаю.
Он не скрывал своей неприязни к Кауре, впрочем, как и она к нему.
— Но думаю, что Джован идёт к нам, чтобы выгнать, так что нам нужно идти. Он не любит, когда мужчины Солати наблюдают, — отвечаю я.
— Почему только мужчины? — спрашивает он.
— Видимо, о женщинах не стоит беспокоиться, — говорю я.
Оландон разражается смехом, привлекая к себе одобрительные взгляды нескольких молодых женщин. По тому, как он становится немного выше, я понимаю, что он тоже это осознает.
— Это нелепо, — говорит он.
Ашон ведёт нас по пустым коридорам к псарням. Мне больше нравится другой, более праздничный замок Третьего Сектора. Правда Аднан сказал мне, что здесь тоже установили большие ванны. Это немного скрашивает безвкусную серость. Кто-то должен украсить всё вокруг. Мои мысли затихают, когда я понимаю, что человеком, который мог бы это сделать, скорее всего, будет Арла. Как бывший партнер Джована в постели и самая высокопоставленная женщина Брума, она обычно отвечала за балы в Секторе. Готова поспорить, она была бы рада, если бы ей оказали эту честь. Я уже слышу, как она злорадствует по этому поводу.
Джован может просить кого угодно, полагаю. Я же не имею на него никаких прав.
— Ашон! — зову я через плечо, припоминая его недавний разговор с Блейном.
— Да, — спрашивает он.
— Помнишь скользкую дорожку, с которой ты обещал сойти? — спрашиваю я, хотя без сомнений он вспомнит, что я говорю о нашем разговоре в обеденном зале после его признания.
Я уже поняла, что восприятие и анализ — не самые сильные качества Ашона.
— Да, — медленно говорит он.
Он гадает, почему я об этом говорю.
— Блейн — это человек, которого я бы сочла скользким. Окружающие его люди, похоже, страдают от его рук. Тебе лучше сойти с этого склона, пока ты не застрял в середине и не набрал скорость. Ты понимаешь, о чём я говорю?
Он долго молчит. Оландон прислушивается к нашему обмену фразами. Ничто из сказанного мною не раскроет действий молодого Принца.
Позади меня раздается вздох.
— Я попробую, — уступает он.
— Что бы ты ни делал, находясь в его компании, — я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему. — Куда бы тебя ни занесло. Я бы воспользовалась шансом признаться брату и, возможно, предупредить его о том, какой Блейн человек. Джован будет злее, если ты будешь откладывать разговор с ним, когда у тебя есть возможность признаться сейчас.
Я знаю, что танцую на грани раскрытия информации, которую может знать только Мороз. Но у меня есть подозрение, что Ашон считает меня какой-то таинственной, всезнающей Солати. Если он поймёт это, то проигнорирует.
— Но Джован был так зол, — шепчет он. — Он уже ненавидит меня.
Его слова напоминают мне, что ему всего семнадцать.
— Ашон, твой брат не ненавидит тебя. Он разочарован в тебе, так же, как и ты разочарован в себе. Единственный способ вернуть его уважение — это твои действия. Ты теперь мужчина, ты должен вести себя как мужчина, — резко говорю я.
Он выпрямляется от моего резкого тона.
— Будет сделано, Татума.
Возвращаясь с завтраком, я с удивлением вижу, что Оландон находится на помосте у трона и разговаривает с Королём. Мой желудок скручивается. Что он делает?
Я едва дождалась, пока он сядет ко мне.
— О чём ты с ним говорил?
Ненавижу, что я такая любопытная.
— Я просто сказал Королю, что ты должна сидеть за королевским столом, — шепчет он в ответ.
— Что! — кричу я и закрываю лицо руками поверх вуали.
Я жду, пока сидящие за столом не вернутся к своей обычной громкости.
— Зачем ты это сделал? Я не хочу сидеть рядом с Джованом. Я бы предпочла сидеть здесь, с моими друзьями, — говорю я.
— Твоё положение обязывает тебя сидеть с королевскими особами. Я больше не ношу официального титула, и моё место среди простолюдинов. Твоё же нет, — говорит он.
Брат отказался от своего титула начальника стражи, отправившись на мои поиски. Я вижу, как у Джеки открывается рот от того, что её назвали простолюдинкой. Роман сжимает её руку, лежащую на столе.
Вени, Джован подумает, что я отправила Оландона выполнить мою просьбу. Он думает, что я скучаю по нему? Что я в отчаянии?
Мой тон мягкий. Я не хочу устраивать больше сцен, чем уже устроила. И я уверена, что он почувствует мою ярость.
— Ты больше не в Осолисе, брат.
Я встаю и подаю знак Кауре следовать за мной.
Оландон извиняется, когда возвращается в нашу комнату. Я вижу, что он не понимает моего гнева. Так же, как он не может воспринимать Брум как личности после того, как всю жизнь слышал, как их называли дикарями. Он сидит с ними, ест их пищу, живёт благодаря гостеприимству Короля, но не может видеть дальше того, что ему всю жизнь твердили. Эта зашоренность всегда отличала нас друг от друга, и вне компании Брум он, в основном, тот же Оландон, которого я знаю и люблю. Если он не может смягчить свои предрассудки, что он сделает, если я покажу ему, что я наполовину Брума? Что у меня голубые глаза. Я вижу его презрение в обеденном зале. Он не вступает в разговоры, его почти не интересует, что происходит вокруг.
Я смотрю, как мой брат забирается в постель, чтобы отдохнуть.
Я подпрыгиваю, когда он вскрикивает и вскакивает с кровати, потирая спину. Он разрывает меха и протягивает колючее растение, которое я не узнаю.
— В кровати лежит колотая шишка, — недоверчиво говорит он.
— Как, во имя Солиса, она туда попала? — спрашиваю я, добавляя в голос нужную долю удивления.
Под вуалью я улыбаюсь приглушённому смеху, доносящемуся из коридора.
Сколько времени потребуется моему брату, чтобы понять, что эти розыгрыши не случайны?
Я открываю дверь под видом просьбы Ашону принести кувшин воды, и даю Ашону едва заметное «дай пять».
Сегодня я не скажу ему. Оландону нужно время. Время, чтобы понять, что он может составить собственное мнение о Гласиуме, и, возможно, завязать дружеские отношения. Тогда, возможно, его реакция на мои глаза будет менее острой. Я скажу ему скоро.
Теперь я сижу в двух креслах справа от Короля. Это неудобно и неловко. Драммонд, отец Арлы — один из его советников — вчера сообщил мне, что моя просьба удовлетворена. Моя просьба! Это было ещё хуже, потому что
