назад. Маховский страдал простатитом, в периоды обострений мочился по три-четыре раза в час. В ходе экскурсии по красавице Братиславе случилось как раз обострение, инспирированное высокими потребительскими свойствами тамошнего пива. Терпел-терпел, а паузы не было, в музей не заходили, в скверах толпа, разгар солнечного дня. В Дунай с моста — международный скандал. В кафе у них, говорят, незазорно проситься в таких ситуациях, но боязно, и непонятно на каком языке. Русского могли и погнать («забросать кнедликами», глупо пошутил про себя Покровский), слишком свежа память о шестьдесят восьмом.
Маховский заскочил в ближайший собор. Открытый, пустой, никакого вахтера. И там — скок за какой-то занавес, и там уж, за занавесом, от души помочился в какой-то архитектурной выемке. И никто не помешал, не заглянул! Так же незаметно, не встретив в соборе ни одного человека, вышел на улицу, присоединился к группе. Очень стыдно. Но дважды подчеркнул, что собор этот был католическим.
Среди прочих грехов были супружеские измены, но сколько их было и с кем, Маховский твердым тоном попросил отца Пигидия не уточнять.
— Будь по-твоему, сын мой, — пробасил Покровский.
Его, конечно, интересовало вчерашнее происшествие. Стоявший за ним грех был самый большой, настоящее преступление. Замдиректора загнал за круглую сумму некоему коллекционеру письма Гагарина Папанину из архива Музея авиации и космонавтики.
— Да-да! Вы не ослышались! — трагическим баритоном прохрипел Маховский.
Свою переписку с Гагариным выдающийся полярник после трагической гибели выдающегося космонавта передал в музей. Два письма, содержащие близкие к сенсационным подробности, Маховский и пустил налево. Черт его дернул, во-первых, за руку, во-вторых, деньги были нужны, нацелился на небольшую дачку, и искуситель-коллекционер, в-третьих, был необыкновенно велеречив. Будучи неопытным злоумышленником, Маховский посчитал хорошей конспирацией следующую: пришел на службу с журналом (номер за прошлый, а вовсе не за семьдесят второй, год; жена продолжала выписывать «Новый мир»), сунул туда письма, потом вышел в Петровский парк, сел на скамейку, где уже сидел коллекционер, и будто бы случайно забыл там журнал.
— Исповедался и заснул, отрубился и захрапел, — закончил свой рассказ Покровский.
— А адрес-телефон коллекционера?
— Это странный был бы вопрос в устах духовного лица. Нетрудно будет выяснить в рабочем порядке. Оклемается — допросим. Сейчас пока надо пропажу в музее зафиксировать.
— Так ты ему грехи отпустил?
— Не успел! Хотел сказать, что Гагарин с Папаниным против бога шли, потому не так страшен грех, но он заснул.
— Ну, считай, еще одно преступление раскрыли, — сказал Жунев, — палочка за палочку. Ой, слушай, тебе коньяк полагается. Бутылочек пять.
Покровский не понял.
— С автобазы два ящика нам отгрузили. В надежном месте ждут.
— С какой автобазы?
— Которой мы орден нашли и дела заводить не стали. Знаешь, орден Трудового Красного знамени — если ты свой настоящий потерял, это твои проблемы, а если символический с ворот предприятия, это, считай, партбилет задымился. За партбилет пара ящиков — ерунда. Могли бы и три отгрузить.
— Тут я некомпетентен, — сказал Покровский. — Тебе, как члену партии, виднее.
— На днях пошлем кого-нибудь развезти, Подлубнову закинем, тебе… Я Фридмана хотел послать. А он, мерзавец, машину брату отдал, а теперь еще глаз.
Покровский не знал про глаз. Новость не очень. Вчерашний Семёныч, оказывается, угодил Мише когтем в том числе и в край глаза, а ночью началось воспаление. Ч-черт.
Кривокапа сам пришел с результатами экспертиз. В таком порядке: сначала запах табака, потом кашель Кривокапы, потом кольцо из трубки, а потом уж и сам Кривокапа. По галоше — утром эксперт Чоботов съездил вместе с Настей во двор циркового кооператива, снял ватман. Какой результат? Такой результат, что размер совпадает, а индивидуальных признаков снова не просмотрелось.
— А как след на объявлении ухитрились оставить? — спросил Кравцов. Он только что появился и не знал подробностей, которые Настя Кох утром, конечно, выяснила.
Альбина Афанасьевна, зампред кооператива, тщательно вывела тушью объявление (среди пунктов повестки был строгий разговор с кобровиком Рахимовым, у которого питомцы расползлись по канализации), а на другой день утром увидела, что оно упало на землю. Она его развесила обратно на доску, а для надежности примотала изолентой.
А то, что там был след ноги, Альбина Афанасьевна, будучи женщиной со зрением, угробленным за годы работы в бухгалтерии цирка, внимания не обратила.
— Она говорит, что никто в их дворе галош не носит, не видела, дескать, таких.
— Разумеется, мог зайти любой человек с улицы, — кивнул Покровский.
— Все равно надо поискать, — возразил Жунев. — Настя, ты к циркачам опять, расспрашивай про галоши.
— А по краске с иконы-то вам интересна экспертиза? — раздался голос Кривокапы.
На протяжении всего разговора про циркачей он стоял у окна, сложив руки на груди, и меланхолично выпускал из трубки огромные кольца.
— Ну, по иконе какой фокус? — спросил Жунев.
— Не по иконе, по краске с иконы, — назидательно заговорил Кривокапа. — Иконы вы никакой нам не передавали, а лишь фрагменты краски из-под ногтя Покровского, которая якобы…
Жунев его поторопил:
— Фальшивая, что ли, краска?
— Сам ты фальшивый! Что значит «фальшивая краска»? Хорошая немецкая краска, но произведена она максимум пять лет назад. Поскольку содержит…
Пока Кривокапа рассказывал, какие содержит эта краска сверхновые химические соединения, Покровский пытался сообразить, что же это значит. Или… С первым из «или» выступил Жунев:
— То есть брешет в говне моченый?
— Или Варвара Александровна братца облапошила, — сказал Покровский. — Поняла, что он икону подменил, а сама снова ее подменила, в другую сторону.
— Хорошо бы так! — воскликнула Настя Кох.
— Да, если так, молодец старушенция! — оживился Жунев.
— Чего ж хорошего, если бабку грохнули потом, — не согласился Кривокапа.
Прием по личным вопросам у районного депутата Юрия Николаевича у метро «Семеновская» скоро заканчивается. Покровский еще раз горячо напутствовал Жунева и Гогу Пирамидина, что и как, по его мнению, надо говорить Голикову. Гога Пирамидин и Жунев вежливо ответили в том смысле, что и сами они не дебилы.
С Казанцевой и ее детьми встретился на углу близ райисполкома. Запыхался, чуть-чуть опоздал.
Терпеливо ждали и были, видимо, готовы, что не придет — забудет или обманет. Мальчик в школьной форме, в новой, синей, с накладными кармашками, резиновой эмблемой и металлическими серыми пуговицами. Жарко, но это самое нарядное, что есть, собрала мама ему деньги на форму, гордится. И девочка в чистеньком выгоревшем платьице. Покровский спросил:
— Заявление написали?
— Да. Вот оно, — Казанцева торопливо вытащила из продуктовой сумки в газету, чтобы не смялось, спрятанное заявление. — Только, может быть, не надо, что мы будем человека отвлекать.
«Человека отвлекать».
Иной раз и милиционеру хочется выть, хотя и не все в
