обоих своих отцов.
– У меня есть вопрос, – сказала я, утерев последнюю слезу. – Откуда ты узнал про обещание, которое Антон дал маме? Как ты узнал, что он будет хранить эту тайну даже от меня? Она сказала тебе об этом?
– Нет, – ответил он. – После аварии мы с ней никогда не говорили об Антоне. Как будто ничего не случилось. Она никогда не упоминала о нем и никогда не говорила про Тоскану.
– Тогда я не понимаю. Откуда же ты узнал?
Он помолчал, словно прикидывая, стоит ли отвечать на этот вопрос.
– Давно, когда ты была еще совсем маленькой, я попросил одну из ночных сиделок посмотреть на столе твоей матери, нет ли там писем из Тосканы. Она нашла наполовину написанное письмо к Антону и показала мне.
Я отчаянно пыталась понять.
– И ты не попытался поговорить с мамой об этом?
– Нет, – ответил он. – Я боялся, что она откроется мне, и это будет похоже на то, как если вдруг открыть шлюзы. Она скажет мне правду – что любит его и хочет быть с ним, – и мне придется отпустить ее.
И тут я осознала все последствия этих многочисленных тайн, которые мы хранили друг от друга. Мои родители так и не узнали друг друга на глубоком, душевном уровне, по крайней мере со времени этой аварии. Они жили в постоянном отрицании и скрывали друг от друга все.
И что теперь, когда все это открылось, делать мне?
Я встала и начала ходить по комнате.
– Что ты будешь делать? – спросил папа, нервно и внимательно следя за мной. Нажав кнопку на кровати, он приподнялся в более вертикальную, сидячую позицию.
– Пока не знаю, – ответила я. – Я только что узнала, что унаследовала состояние и у меня есть единокровные брат и сестра, и другая семья, которая живет в Лондоне. У меня просто кружится голова.
Тут в дверях появилась Дотти. У нее в руках была кружка с Микки-Маусом, в которой она болтала пакетик чая на ниточке.
– Ну так давай, Фиона. Рассказывай. Я хочу услышать все. Ты видела королеву на Пиккадилли? Или Кейт и Уильяма в «Хэрродс»?
Я выразительно посмотрела на папу и ответила на вопрос Дотти:
– Нет, потому что я не была в Лондоне. Я ездила в Италию.
– В Италию. – Она казалась потрясенной. – Но мне казалось, твоя конференция будет в Лондоне.
Я подошла к ней.
– Это долгая история. Иди сюда, садись, посиди с нами. Мы тебе все расскажем, да, папа?
Он кивнул, и Дотти зашла в комнату.
Следующим утром, проснувшись довольно рано, я обнаружила папу перед компьютером в гостиной. Он бродил по интернету. Дотти уже ушла, Джерри был на кухне.
– Доброе утро, – поздоровалась я. На мне была пижама и тапочки. Я подошла и села на диван у окна.
– Доброе утро, – ответил папа, разворачивая свое автоматическое кресло ко мне лицом. – Я тут кое-что выяснял.
– О чем?
– О винодельнях в Тоскане. И о Маурицио в частности.
Я осознала все значение этого факта, потому что знала, что он никогда не смотрел даже на фото с видами Италии. Они не вызывали у него приятных воспоминаний.
– И?
– И я думаю, что ты стала очень богатой женщиной.
Закинув голову назад, я посмотрела на потолок.
– Да, стала, и я сама до сих пор не могу в это поверить. Теперь, когда я вернулась сюда, все это кажется нереальным. Как будто это был сон.
Папа подкатил кресло ближе ко мне.
– Но это не сон. Ты – дочь очень успешного бизнесмена.
– Это, может, и правда, – ответила я, глядя ему в глаза. – Но я еще и дочь сильного и храброго борца, который сумел выжить, несмотря на то что все шансы были против него.
– Я выжил, потому что я эгоист, – ответил папа.
– В некотором смысле – да, но лишь в некотором. Ты не был эгоистом, когда смотрел на меня, как будто я – самое лучшее из того, что с тобой произошло. И я всегда чувствовала себя особенной и любимой. Это то, что я хочу запомнить, папа. Это то, о чем я должна думать.
– И я тоже, – ответил он. – И ты правда была особенной. И до сих пор такая. Потому что, если ты сидишь в этом доме и простила меня за все, что я…
– Пап, перестань, – тихо произнесла я. – Конечно, я простила тебя. Как я могла не простить? Жизнь у всех непроста, в ней все сложно. Она полна резких и неожиданных поворотов. Тебе ли об этом не знать. Ты пережил ужасную травму. И мы все совершаем ошибки. Мама тоже не была идеалом. И оставила после себя заметное количество разрушений.
– Да, но она оставила мне тебя.
– А мне – тебя.
И в этот момент я поняла, что собираюсь отыскать способ принять то, что случилось со мной, и отпустить переживания и огорчения из-за того, что я так и не встретила Антона. Моя реальность двигалась вперед. Что хорошего в том, чтобы сидеть и вечно держаться за «как могло бы быть»?
Любая жизнь полна этих «могло бы быть». Но лучшее, что мы можем, это извлечь максимум из того, что есть и что было.
По крайней мере, теперь я знаю правду о жизни своей матери и больше не должна врать своему отцу. В этом заключалось огромное облегчение – можно было избавиться от тайн и чувства вины, которое их сопровождало. Я чувствовала, что мне легче, как будто бы я расчистила душу.
Мы с папой смотрели друг на друга под лучами раннего утреннего солнца, льющимися из окна, и я была уверена, что ему тоже стало легче – потому что он наконец выпустил правду из многолетнего заключения.
– А что ты собираешься делать с наследством? – спросил он.
Я немного подумала, прежде чем ответить.
– Ну… Это интересный вопрос. Наверное, я должна сказать тебе, что уже получила предложение продать винодельню, и я думала об этом. Это очень много денег. Девяносто миллионов евро. – Я недоверчиво покачала головой.
– Фиона…
– Знаю. Я с трудом могу представить себе такое количество денег. Наверное, продать ее было бы проще всего. Тогда я могла бы вернуться домой, остаться с тобой, и у нас было бы столько денег, что мы не смогли бы придумать, что с ними делать. Мы могли бы купить большой дом и выплатить ссуду за фургон… – Я потерла затылок. – Но, папа, мне там нравится. Я не могу объяснить это, и я надеюсь, что тебе не будет
