Сейчас уже слишком поздно. Сейчас было поздно даже писать письмо единственной живой душе, которая отвечала на его чувства.
Почти ничего не видя, хотя его глаза были сухи и воспалены, Вормвуд, ориентируясь шестым чувством, шел на юг. Лучше всего исчезнуть, не приходя к нему. В конце концов, его партнер никогда не узнает, что его предали.
Одно бездумное действие, один порыв подобрать аппетитного мальчика в широкой рубашке и обтягивающих джинсах – и пятнадцать лет любви и нежности были сметены. Впереди нависал огромный полукруглый край крыши стадиона «Кингдом». Вормвуд утвердил взгляд на сереющей крыше и возобновил движение – шаг, еще шаг и еще.
Теперь уже недалеко.
Удача никогда не дружила с ним.
Художественный дар, который нельзя было назвать великим, записывал его в разряд «и другие». И единственная отрадная постоянная величина в его жизни никогда не узнает, почему его любовник исчез, даже не простившись. Так будет лучше.
Он добрался до квартала полуразрушенных серых домов неподалеку от собора. За его спиной на Первой авеню грохотал транспорт.
Рев двигателей вгрызался в его мозг. Рев.
На тротуаре он налетел на женщину, которая что-то закричала ему, но слов он не расслышал.
Если бы только он не был слаб настолько, чтобы рассказывать о себе кому бы то ни было – даже кому-то искренне сочувствующему. Он открылся и разделил свою радость всего с одним человеком. И это доверие было повернуто против него и использовано, как дубина.
Эх, знаток человеческой натуры! Он доверился шантажисту.
Если бы он не встретил этого мальчика… Если бы их тогда не увидели вместе… Если бы он отказал шантажисту… Если, если, если…
В квартале от Первой авеню грохотали два товарных поезда. Сцепка звенела, катящиеся стальные колеса набирали скорость.
Он побежал, каждые несколько шагов натыкаясь на стены.
– Осторожно, голубчик! – Рот на проходившем мимо лице широко растянулся.
Неудачник. Ты неудачник, сынок.
Сколько лет прошло с тех пор, как его отец заглянул ему в глаза и сказал: «Ты неудачник, сынок. Слабак». Бейсбольная кепка старика была вздернута на потный лоб. На губах блестело пиво из жестянки. «Кто бы мог подумать, что я произведу на свет засранца-гомика?»
Тогда он снял мальчишку и отправился с ним в какую-то комнату. Но той ночью он только смотрел, как парень раздевается. Паренек прихорашивался и принимал соблазнительные позы… и искушал. Невинность и иллюзии. Невинность давно была потеряна этими смазливыми глазками.
– Ты в порядке? – Перед ним возник рабочий в желтом шлеме. – Помощь не нужна?
– Нет. Нет!
Ему нужно было прощение. Нужен покой. Ему нужно то, чего никогда не будет, – повернуть часы назад и уйти прочь от мальчишки на Второй авеню.
Наконец он увидел свою цель. Над его головой по широкому виадуку с ураганной скоростью в несколько рядов неслись утренние автомобили. Казалось, глухой звук покрышек монотонно пульсирует в голове.
Солнце не согрело его, хотя спина промокла от пота; пот стекал по лицу холодными ручьями. Каждый вдох, как кислота, обжигал его горло. Сердце билось о легкие. Ноги и руки ослабели. Слабые ноги толкали его вперед и вперед.
Заревел автомобильный сигнал.
Знак над пандусом, ведущим на виадук, предупреждал: «Пешеходное движение запрещено!»
Вперед и вверх.
– Ты что, читать не умеешь? – Лицо в открытом окне пикапа. – Козел!
«Козел».
Кто бы мог подумать, что я произведу на свет засранца-гомика?
Он стоял на пандусе, наполняя память полосками солнца на заливе Элиотт, парящими верхушками Олимпийских гор вдали.
Солнце вспыхивало на лобовых стеклах – на нескончаемом потоке лобовых стекол, несущихся из-за его левого плеча.
Вормвуд повернулся лицом к лобовым стеклам и шагнул с узкого поребрика.
Слепящие вспышки манили – как красивый мальчик.
Он считал шаги. Один, два, три, четыре…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Перис вышла из душа в свободной спальне плавучего дома Тобиаса и вытиралась огромным сухим полотенцем.
– Первое августа, – сказала она в насыщенный парами воздух. – А я и не заметила, как кончился июль.
Через парные световые люки виднелось сумеречное небо. Прошедший день был полон открытых тайн, страхов, и для Перис – новых шагов на пути взросления. Была разрушена еще одна часть ее невинности. Впредь будет гораздо труднее верить в непременную добродетель окружающих.
Она вытерла голову и принялась разбирать пряди, спутавшиеся за два дня; волосы повисли за спиной ровной мокрой и холодной полосой.
Плечи простой белой хлопчатобумажной сорочки, которую она надела, сразу же намокли. Она навертела на мокрые волосы тюрбан из полотенца и накинула халат, белый, как и сорочка.
Каждое малое движение – продеть руки в рукава, поправить карман, вывернутый при стирке, вдеть атласные пуговки в тесные петли – она проделывала так медленно, словно находилась под водой.
Никогда еще она на испытывала такого опустошения и отчаяния, как сегодня.
Ее испугал легкий стук в дверь комнаты. Она думала, что Тобиас уже спит.
Перис вышла в просто обставленную комнату и сказала:
– Да, – и, сняв полотенце, перекинула волосы вперед.
– Это всего лишь я, – сказал Тобиас.
Перис повернула голову набок и продолжала сушить волосы. Тобиас в белой футболке и старых мягких джинсах стоял в дверях; его волосы тоже были влажны.
– Я думала, ты ложишься спать, – сказала Перис.
– Мне никак не отключиться.
Перис выпрямилась и рассеянно сложила полотенце.
– Сегодня первое августа, – сказала она.
– Да? А я и не успел заметить.
– Каждый год в этот день я начинаю думать…
Тобиас поставил одну босую ступню на другую.
– Люди умирают каждый день. Первое августа ничем не хуже любого другого дня.
– Не могу поверить, что он это сделал. Он поднялся по пандусу и продолжал идти прямо на середину проезжей части, пока его не сбили.
– Я думал, что ты не можешь поверить в то, что он сделал тебе.
Перис бросила полотенце на тумбочку за своей спиной.
– Вормвуд сегодня погиб. Разве одно это не печалит тебя?
Тобиас прислонился к косяку. Его взгляд утратил фокус.
– Я чувствую усталость, смущение и тревогу. Я сердит – тебе пришлось так много пережить, когда ты никоим образом не заслужила, чтобы тебя касалась такая мерзость. Этот парень убил человека. Человека, которого сам же нанял, чтобы подделывать твои украшения. Мы можем никогда не узнать, зачем ему нужны были деньги, но он выбрал в жертвы тебя – женщину, которая всегда была добра к нему. И он явно кинулся убрать Кера, потому что боялся, что ты разыщешь его и таким образом можешь узнать правду.
