— Аннализа, ну стреляй же. Ты же уже убивала раньше, ты знаешь, как это делается. Давай, избавь мир от очередного нациста. Я заслужил. Я идиот, поверил тебе. Если уж еврейка меня так легко провела, то я точно заслуживаю позорной смерти. Ты же должно быть так меня ненавидишь, после всего, что я с тобой сделал. Давай, стреляй.
Я ничего больше не слышала, кроме своего собственного сердцебиения. Я слегка погладила курок указательным пальцем в последний раз, и опустила пистолет обратно на прикроватный столик. В этот раз Эрнст нахмурился, наблюдая за моими действиями.
— Не могу. — Пожала плечами я. — Вези меня, куда хочешь.
Я ждала, чтобы он подошёл ко мне и отвёл меня вниз, в свою машину, и отвёз обратно в гестапо, но он так и стоял на том же месте, не двигаясь. Мы молча смотрели друг на друга в течение как казалось нескольких часов, когда я наконец заметила тень улыбки у него на лице.
— Ты любишь меня.
Эти три слова, что он сказал, а вернее полуспросил, заставили меня вздрогнуть, как от удара. Я сразу же затрясла головой, но он только улыбнулся ещё шире, уверенный теперь в своей догадке.
— Ты любишь меня. Любишь, правда ведь?
— Нет. Вовсе даже не люблю.
— Не можешь застрелить, потому что любишь. Всегда любила.
— Нет…
Эрнст подошёл ко мне и положил свой пистолет рядом с моим.
— Посмотри на меня. — Я упорно смотрела в пол, и он взял моё лицо в руки, заставив меня поднять на него глаза. — Ты любишь меня, Аннализа. Правда любишь.
— Ну и что? Ты, значит, тоже меня любишь, если не смог застрелить.
— А я тебя в лагерь отвезу, — почти ласково проговорил он, гладя меня по щеке.
— Давай. Поехали.
— Вот так просто? — он придвинулся ближе ко мне.
— Делай со мной, что хочешь.
Эрнст ещё какое-то время смотрел на меня, а затем медленно наклонился ко мне и нежно коснулся губами моих. Я закрыла глаза и поцеловала его в ответ, всё ещё едва дыша, всё ещё ужасно напуганная, такая маленькая и беззащитная без своего оружия и легенды. Просто обычная девушка, отдающая свою обнаженную душу врагу, который стал для неё ближе всех на свете. Делай со мной, что хочешь…
Я не двигалась, пока он раздевал меня, пуговицу за пуговицей, очень медленно, пока не снял с меня всё до последней детали одежды, в то время как сам стоял передо мной в полном обмундировании. Не осталось между нами больше лжи, и нечего больше было прятать; я позволила ему смотреть на себя в свете дня сколько ему хотелось, пока он не протянул ко мне руки и не обнял меня, целуя так крепко, что в лёгких не осталось больше воздуха. Он был моим воздухом.
— Займёшься любовью с еврейкой? — улыбнулась я ему, когда он осторожно уложил меня на кровать и лёг сверху.
— Нет. С девушкой, которую люблю.
Я обняла его руками и ногами одновременно, клянясь себе в ту минуту, что никогда больше его не отпущу. Он ведь был прав: я любила его, каждой самой крохотной клеточкой своего тела.
* * *
Эрнст держал меня в объятиях на протяжении всего времени, пока я рассказывала ему свою историю с самого начала. Иногда он прерывал меня вопросами, но в основном просто молча слушал, перебирая мои волосы. Он всё ещё злился на меня за то, что работала на союзников, и продолжал повторять, что я всё с самого начала должна была ему рассказать, и тут же качал головой над абсурдностью собственных слов. Он выкурил уже слишком много сигарет, так и не в силах понять, как его угораздило влюбиться в девушку, принадлежащую к расе, которую он поклялся истребить. Но больше всего он думал о том, что теперь делать со мной, когда у Мюллера и Райнхарта было на меня такое толстенное дело, что единственным моим возможным будущим была виселица или же газовая камера.
— Только через мой труп! — заявил он не терпящим возражения тоном, когда я осторожно высказала мысль, что они могли скоро сами сюда приехать, чтобы арестовать меня.
Я терпеливо сидела рядом с ним на краю кровати, наблюдая за ним, в то время как он задумчиво водил указательным пальцем по дулу своего пистолета на прикроватном столике.
— Сам меня застрелишь? Чтобы они не мучили меня? — я по-своему интерпретировала его действия.
— Что? — Эрнст, казалось, очнулся от своих размышлений и посмотрел на меня в неверии, что я действительно только что озвучила подобное предположение. — Нет, конечно! Как ты вообще могла такое подумать?
— Они же всё про меня знают. Из страны ты меня вывезти не успеешь. Спрятать тоже. Что ещё остаётся?
— Попробуем кое-что очень рискованное. Но только ты должна мне полностью довериться.
Я кивнула.
— Я тебе доверяю.
— Хорошо. Тогда одевайся, и… Придётся отвезти тебя обратно в РСХА.
Мы оба собрались в абсолютном молчании. Я ничего у него не спрашивала, потому что уже знала, что он никогда не сделает ничего, чтобы мне навредить. Я позволила ему связать себе руки его галстуком, чтобы всё выглядело так, будто он допрашивал меня всё это время.
— Надо бы тебе меня ударить, — заметила я уже в холле.
— Зачем это ещё?
— Ну, если ты предположительно допрашивал меня, то всё должно выглядеть натурально. Стукни меня куда-нибудь по лицу, только чтобы кровь была видна.
— Не стану я тебя бить!
— Придётся. Будет слишком уж подозрительно, если я вернусь без единой отметины на лице.
— Аннализа…
— Не спорь. Просто сделай это, и всё. И хватит тянуть время. Я переживу небольшую оплеуху, не переживай.
Он втянул воздух и нерешительно переступил с ноги на ногу.
— Ладно. Я ударю тебя по губам, открытой ладонью, несильно, но так, что будет кровь.
— Идёт. Ну, давай уже!
— Не могу я, пока ты на меня смотришь!
Я закатила глаза перед тем, как закрыть их. Вдруг он сжал моё лицо обеими ладонями и крепко меня поцеловал.
— Прости, пожалуйста!
Прежде чем я хоть что-то успела понять, он ударил меня с такой силой, что я едва устояла на ногах. Меня никто никогда раньше и пальцем не трогал, так что можно и не объяснять, насколько это было шокирующим опытом. Я инстинктивно прижала пальцы к разбитым губам, сразу же почувствовав привкус крови во рту.
— Прости, пожалуйста! Любимая, солнышко, тебе очень больно?
Мне бы, конечно, было сейчас по-своему жаль моего несчастного любовника, бормочущего свои извинения и целующего мои невольно наполнившиеся слезами глаза, но у меня слишком звенело в голове, чтобы сосредоточиться на чём бы то ни было другом. Если это было тем, что он называл «несильно,» то мне и подумать было страшно, как приходилось тем, кого он бил кулаками и со всей мощи. Я бы скорее всего умерла от сотрясения мозга после первого же удара.
