И с этими тяжкими мыслями, ничего не решив, он выехал навстречу Терехову, отбил его от разбойников и теперь провожал его на Москву.
Видал он мельком боярышню Ольгу, но остался равнодушен к её красоте. На что она ему, если свою душу он другой отдал? И ему было так тяжко, что он думал: хоть бы послали его на границу под татар, легче было бы.
А боярин Терехов, не отпуская его от себя, всё говорил и наговориться не мог, вспоминая свои молодые годы и походы с князем, отцом Михаила.
Обоз медленно подвигался к Москве, и Михаилу думалось, что это его везут на лютую казнь к лобному месту.
IV Горемычныеихаил послал вперёд себя Власа известить отца о приезде его друга, и князь тотчас стал делать распоряжения о приёме дорогих гостей. Он для них отвёл весь свой зимний дом, так как для летнего времени у него была соответствующая постройка, затем распорядился о размещении слуг и прошёл к жене. Лицо у него было довольное.
— Ну, Анюта, — ласково сказал он, — рядись во что ни есть лучше. Вскорости мой друг приедет, ему чару поднеси, да опять и баба его с ним. Готовься!
К приезду Терехова всё было готово. Ворота распахнулись настежь, на дворе столпились слуги, и князь подошёл к колымаге в то время, когда из неё вылезал боярин. Они крепко обнялись и поцеловались трижды.
А на крыльце с хлебом-солью встретила гостя сама княгиня; едва принял из её рук боярин блюдо резное, как служанка тотчас подала княгине поднос с чарою мёда.
— Откушай, боярин! — кланяясь, попросила княгиня, и боярин выпил мёд, после чего трижды поцеловал княгиню.
— Встреть жену да дочку друга моего, — сказал ей князь и повёл боярина в покои.
Терехов по дороге стал рассказывать ему приключение с разбойниками и хвалить его сына:
— И молодец, и красавец, и умом смышлён.
Князь довольно улыбался. Он провёл боярина в его покои и оставил на время одного.
А княгиня тем временем встретила женщин и проводила их в их помещения.
Трапезовали они порознь: мужчины с мужчинами, а женщины особняком.
Боярин и князь смотрели друг на друга и вспоминали старое житьё. Шутка ли, прошло девятнадцать лет! Полысел в течение этого времени боярин, стал дороден, что бочка от пива, и прежний воинский пыл сменился у него добродушной апатией толстяка. А князь был по-прежнему строен и подвижен, и только седина в его чёрных волосах да лёгкие морщины выдавали прожитые годы.
И по костюму они разнились. Боярин одел шёлковую рубаху, опоясался шнуром и в широких атласных штанах да в сафьяновых ноговицах чувствовал себя совсем как дома. А князь был словно в гостях. И на нём были жёлтые сафьяновые ноговицы,[56] только они были так унизаны жемчугом и камнями, что кожи и видно не было; жёлтые же штаны из тонкой тафты слегка падали на ноговицы, шёлковая красная рубаха была вся расшита по вороту, подолу и рукавам хитрыми узорами, а в вороту была дорогая запонка; костюм довершали лёгкий зелёный зипун и вся унизанная камнями тафья на голове.
— И смотрю я на тебя, Пётр Васильевич, — с улыбкой вымолвил князь, — не сломить меня тебе так теперь, как тогда в Калуге!
Боярин покачал лысой головою.
— Где уж! Ты при царе всё, а я на воеводстве да на печи у себя. Отяжелел! А тогда-то… Господи Боже мой!
И они вслух стали обмениваться своими воспоминаниями, воскрешая молодые годы, молодые чувства.
— А что у вас на Москве делается? — спросил Терехов.
Теряев расправил усы и начал передавать боярину московские новости.
— Царь через год по кончине царицы снова оженился. И чудно вышло! Скликали на царский двор шестьдесят невест, и все-то на подбор, и все-то именитые, а он, батюшка, возьми да и выбери себе прислужницу! Все диву дались. Царица-то Марфа упрашивала: «Опомнись! Где видано!» — а он всё своё. Взял жену, нам царицу, Евдокию, дочь можайского дворянина Лукьяна Степановича Стрешнева. Ныне ближний боярин, в думе сидит!..
— Диво! — покачал головою Терехов.
— И царица же! Красота и великолепие! Доброта всем на диво. И любятся они, словно голуби. Видно, Бог вразумил их на это! Поначалу родила царица царевну. Ириной нарекли, потом другую, Пелагею, а там и наследника дала царю, Алексея Михайловича. На радость, говорят, растёт… третий годок пошёл. Ну а что до остального прочего, так пожары одолели. Великие два были: один три года назад, другой — так лет шесть. Монастыри Чудов и Вознесенский, двор патриарший, дом, церкви, дворец, приказы, Кремль, Китай-город, ряды, лавки, разные магазины — всё огонь пожрал. Великие бедствия!
— Ох, много Русь-матушка несёт бед!
— Подожди, перемелется — мука будет!.. Однако надо бы нам и жёнок поглядеть. А? Пойдём-ка, боярин? — предложил князь.
Они встали и направились в терем княгини.
Там княгиня, одетая по дорогой московской моде, вся унизанная камнями и жемчугом, с грубо раскрашенным лицом, уже успела сдружиться с боярыней и её дочкой и показывала им разные затейливые узоры и материи, что привозили в Москву немецкие купцы.
— А вот и жёнки наши! — весело сказал князь, входя в теремной покой, и низко поклонился боярыне Ольге Степановне.
Та ответила ему тоже поклоном и зарделась вся, вспомнив его прежнюю любовь и домогательство.
— Знакомь, боярин, с дочкой своею, нашей невестушкой! — продолжал князь Теряев. — Ой, и красавица же она у тебя!
— Как есть твоему молодцу! — засмеялся боярин.
Ольга стояла в углу, закрыв лицо рукавом, и горела вся, как маков цвет; но мало-помалу её застенчивость прошла, и между всеми завязался общий разговор, начавшийся снова с описания нападения.
Всем было весело в этот день, кроме молодых. Алёше Безродному, как начальнику охранного отряда, отвели особое помещение — малую клеть во дворе; едва вошёл в неё Алёша, как бросился ничком на постель и зарыдал протяжно и громко, не боясь быть услышанным. С приездом в Москву, казалось ему, кончилось его счастье. Можно ли отвоевать невесту у сильного князя, да ещё когда к тому же этого брака хотят и сами родители? И при этих мыслях его сердце разрывалось на части.
Был уже вечер, когда Алёша, утомлённый, вышел из своей клети. Вдруг перед ним, словно из земли, выросла Агаша.
— Ты, Алексей? — окликнула она его шёпотом.
— Агаша! — радостно встрепенулся Алексей.
— Тсс! Иди за мною! Боярышня тебя повидать хочет.
Сердце Алёши радостно забилось; он осторожно пошёл за Агашей.
