Под вечер, вконец обезножев, Тициан возвращался в отведенные ему апартаменты на Бельведере, где приветливо горел камин, а слуги бесшумно приносили напитки и вина из ватиканских погребов. Он подолгу засиживался перед мольбертом с «Данаей», которую взял с собой по совету папского нунция Делла Каза. Своими впечатлениями от увиденного Тициан поделился в письме императору Карлу V: «Ступая по прекрасным античным камням, я познаю все то, что поможет мне возвысить мое искусство, сделав его достойным Ваших побед во имя Господа нашего». В том же письме он уведомил монарха о предстоящей отправке ему из Венеции портрета покойной императрицы и сообщил о своем намерении вскоре посетить его и вручить подарок — новую картину с изображением Венеры, по которой можно судить, как его искусство продолжает совершенствоваться день ото дня. В заключение он позволил себе напомнить, что до сих пор ничего не получил из казны как Неаполя, так и Милана.
Будучи гостем папы, Тициан смог беспрепятственно бродить по дворцовым залам с сыном, который не расставался с блокнотом, делая наброски. Однажды они забрели в Сикстинскую капеллу, где не было ни души. Тициану вспомнился рассказ покойного Альфонсо д'Эсте о том, как он случайно оказался здесь после ссоры с папой Юлием II и познакомился с Микеланджело. Но Тициан с папой еще не свиделся и Микеланджело пока не встретил.
Он подошел к алтарной стене со «Страшным судом» и обомлел. Грандиозная фреска производила оглушительное впечатление. В ушах стояли вопль проклятых грешников, трубный зов ангелов, грохот падающих колонн и крик, исходящий изо рта искривленного болью лица с содранной кожей. Ему стало не по себе. Возникло жгучее желание тут же взять и переписать заново многие свои работы. Видимо, в этот момент сыну почудилось, что из груди отца вырвался стон, и он осторожно усадил его на подставленный стул.
Отдышавшись, Тициан поднял голову кверху и принялся разглядывать плафон, от которого исходило такое спокойствие, словно он перенесся в другой мир, преисполненный библейского величия и космического молчания, которое заглушало вопль алтарной стены. Он долго сидел, устремив взгляд к потолку, пока не почувствовал легкое головокружение. Поднявшись, он решительно направился к выходу. Вероятно, желание переделать свои работы у него прошло, но в Сикстину он еще не раз вернется. После фресок Микеланджело он долго еще откладывал знакомство с росписями Рафаэля: впечатления от «Страшного суда» были настолько всепоглощающими, что не позволяли думать ни о чем другом.
Однажды он попросил Дель Пьомбо показать ему Темпьетто — знаменитую ротонду, созданную Браманте, о которой ему часто рассказывал Сансовино. Преодолев на извозчике крутой подъем, они взобрались на холм Джаниколо и подъехали к монастырю Сан-Пьетро ин Монторио, во дворе которого стояло это чудо зодчества. Дель Пьомбо показал и свою работу «Бичевание», из-за которой, как он с грустью признался, между ним и Микеланджело пробежала черная кошка. Оказывается, написав маслом картину на стене церкви, Дель Пьомбо стал доказывать папе, что алтарную стену в Сикстине следует расписывать маслом, а не фресками и что так давно работают знаменитые фламандцы. Втайне он надеялся, что Микеланджело пригласит его в помощники, так как во фресковой живописи не был силен. Но великий мастер, узнав об этом предложении Дель Пьомбо папе, рассердился не на шутку, считая, что писать маслом по штукатурке — глупость, с чем молча согласился и Тициан, выслушивая сетования Дель Пьомбо.
На обратном пути, чтобы сменить тему разговора, Тициан поинтересовался, уж не болен ли папа, от которого так долго нет вестей. Хитро улыбнувшись, Дель Пьомбо поведал, что папа Павел «заболевает» раз в месяц дней на пять после чрезмерной дозы любимого красного Colli di Parma, а излечивается игристым белым совиньоном. Коли так, можно подождать и побродить подольше среди римских развалин.
В Бельведер к Тициану зачастил Вазари. Человек он был приятный и крайне любознательный. Мастеру льстило, что молодого коллегу, не расстающегося с блокнотом, живо интересовали его персона, жизнь и взгляды на искусство. Вазари тоже изъявил желание поводить мастера по Риму, за что Тициан был ему признателен. Он свозил Тициана на Аппиеву дорогу, показал впечатляющие римские акведуки, развалины терм Каракаллы и однажды сводил в церковь Сан-Пьетро ин Винколи, где Микеланджело установил гору мрамора для гробницы папы Юлия с величественной фигурой сидящего пророка Моисея. Тициана поразил его взгляд, передающий колоссальное напряжение внутренней воли.
Наконец, папа Павел отошел, справившись с недугом, и призвал к себе мастера сразу после утренней молитвы. Он был приветлив и в добром настроении, но посетовал на уйму неотложных дел, связанных с подготовкой Тридентского собора, необходимость которого давно назрела — пора дать бой еретикам и всем врагам Христовой церкви. Папа поинтересовался мнением Тициана о «Страшном суде» в Сикстинской капелле, где, как он со смехом заметил, от Микеланджело досталось всем. Вон церемониймейстер Бьяджо да Чезене, увидев себя в аду в образе Миноса, даже слег от огорчения. Грозный мастер не пощадил даже самого себя, заметил папа, и вывернул свое нутро наизнанку. Но главу апостольской церкви не осмелился задеть, проявив истинно христианское почтение к Христову наместнику на земле, а заодно и к своему заказчику.
После такого вступления Павел III изложил свои пожелания о том, какими он хотел бы видеть будущие картины, и настоятельно посоветовал взглянуть на портрет папы Льва X с племянниками кисти Рафаэля. Назначив день первого позирования, папа Павел благословил художника, дав понять об окончании аудиенции.
Как же увидеть рафаэлевский портрет, который, по его сведениям, давно находится во дворце Медичи во Флоренции? На помощь пришел Вазари, показавший анонимную копию с портрета и гравюру. Чтобы не повторяться, Тициан решил строить композицию по-своему. Да и папа Павел, в отличие от Льва X, обзавелся настоящими внуками, а не племянниками. Началась нелегкая работа, и с позированием были свои трудности. Если портрет внука Алессандро уже был почти написан, то с другим внуком — герцогом Оттавио, женатым на вдове убитого Алессандро Медичи и внебрачной дочери Карла V, — дело обстояло сложнее, так как он редко появлялся в Риме. Но однажды под вечер он неожиданно объявился в Бельведере. Стоящая на мольберте почти законченная «Даная» поразила его настолько, что он тут же объявил о своем желании заполучить ее, не желая никому уступать картину.
Накануне Рождества пришло письмо от Аретино, в котором он сообщил о попавшем в беду друге Сансовино. В ночь на 19 декабря обрушилась кровля возводимой по его проекту фундаментальной библиотеки Марчана. Слава Богу, обошлось без жертв. Началось следствие, и Сансовино поначалу был посажен за решетку, но вскоре под нажимом друзей выпущен на свободу. Комиссия разбирается в причинах обвала. По мнению одних, виною стало сильное обледенение несущих конструкций, не выдержавших такой нагрузки льда и снега. Другие же находят причину в ошибке, допущенной при расчете. Как писал Аретино, «библиотека оказалась могилой, похоронившей славу архитектора». Бросив все, Тициан поспешил в папскую канцелярию, чтобы чем-то помочь другу. Его ласково принял старый приятель кардинал Бембо, который пояснил, что Аретино, как всегда, излишне драматизирует. Поначалу Сансовино было предписано за свой счет восстановить обвалившуюся кровлю, а затем, благодаря вмешательству влиятельных друзей и учитывая прежние заслуги архитектора, правительство само выделило необходимые средства. Сейчас Венеции не до скандала из-за рухнувшей крыши библиотеки — умер дож Ландо, и после рождественских праздников будет созван Большой совет для избрания нового правителя. Тициан с удовлетворением воспринял эту новость, дававшую ему возможность не думать пока об обязанностях официального художника.
