Но не успел капитан и слова сказать, как подплыла Аделина и поставила перед ними их кружки.
– Неплохая история, верно? – сказала она. – Иногда к нам заходит по три-четыре капитана Рида за вечер. Не могу даже вспомнить, сколько раз я слышала именно эту историю. И каждый раз по-разному.
Рид хлопнул по столу восемью медными зенами.
– Он всё переврал, – сказал он.
– Лучше помолчите, – отозвалась она.
Она склонилась ближе, и в косметике, покрывавшей ее лицо, Рид увидел сгустки и комки. Настоящая Аделина, или, как ее звали, «Леди Милосердие», первая владелица легендарного револьвера, не пользовалась косметикой и каждый раз одевалась так, словно это был ее последний день.
– Вы что, не знаете, что здесь происходит? – спросила она. – Зачем вы тогда пришли, если не знаете?
Мармелад отхлебнула из своей кружки.
– Не знаем чего? – спросила она.
Попивая из своей, Жюль быстрым внимательным взором осматривала комнату.
– Никто из этих людей в действительности не является тем, кем себя представляет, – ответила Аделина.
– Не может быть! – покачал головой капитан.
Аделина вновь рассмеялась и игриво толкнула Рида в плечо.
– Никому не говорите, что я сказала. Особенно Клариану, хозяину.
Она показала на одутловатого пожилого человека, разливающего напитки за стойкой бара.
– «Перекладина» – таверна лжецов. Люди приходят сюда, чтобы рассказать чужую историю так, будто всё это происходило с ними самими, и чтобы им поверили. И никто не возражает, никто никого не поправляет. Таковы правила.
Рид пальцем потер пятно на поверхности барной стойки. Если вам не нравится собственная жизнь, вы можете изменить ее. Вы от всего бежите. Вы совершаете какой-нибудь театральный поступок. Но вы никогда не воруете у других их истории и притворяетесь, что эти истории – про вас.
– Леди! Мне не хотелось бы вам об этом говорить, но…
Жюль, вертевшая кружку в ладонях, незаметно показала пальцем на стену за барной стойкой:
– Капитан!
Рид проглотил оскорбительные для себя обстоятельства. Усмехнулся и протянул руку:
– Прошло столько времени! Я не узнал вас в этом свете. Рад увидеться вновь. Передайте мои лучшие пожелания Изабелле.
Улыбнувшись, Аделина пожала руку Рида и уплыла, шурша краем юбки по половицам.
– С левой стороны, – промурлыкала Жюль, уткнувшись в стакан.
Прямо за баром на стене висело зеркало и ряды стеклянных полок, заставленных бутылками, но по сторонам зеркала стены были завешаны старыми инструментами – барабанами, молотками, гитарами без струн, свирелями, флейтами и скрипками. Но главным образом здесь были представлены колокола и колокольчики – большие бронзовые колокола, маленькие ручные колокольчики, совсем крохотные колокольчики на серебряных цепочках. Здесь же висело несколько гонгов и курантов. И здесь же с крюка свисал старый бронзовый язычок, тусклый и позеленевший от времени, на котором, почти скрытый от взора сине-зеленой патиной, был изображен восход солнца над пустыней.
Это был знак «Золотой пустыни».
Всё, что им требовалось, так это скользнуть за барную стойку, сорвать язычок с крюка, а потом сделать всего несколько шагов к двери. Рид взглянул на Мармелад, которая поймала его взгляд и кивнула. Закончив с первой кружкой пива, она жестом заказала вторую.
Клариан, бармен, согласно кивнул и принялся наполнять кружку золотистым элем, украшенным поверху пышной пеной.
– И как они звучат? – спросил он молодую хорошенькую женщину, сидевшую по другую сторону барной стойки.
Она подняла свое розовое лицо и закрыла глаза.
– Они… – начала она, – …они шелестят как деревья, но еще и лучше, чем деревья. Я знала их так хорошо, что могла услышать, как одно трется листьями о другое. И я знала, которое из них говорит со мной. Мы вели долгие разговоры, хотя казалось, что это просто шелестят листья и ветви постукивают друг об друга. Сейчас мне так не хватает этого постукивания; не хватает царапающего звука беличьих когтей, когда зверек убегает вверх по коре дерева.
Бармен в восхищении смотрел на нее, забыв отвести глаза от ее губ даже тогда, когда кружка Мармелад наполнилась доверху.
– Мне нравится уходить в горы, – наконец сказал он. – В лесах нет никакой магии, хотя они и могут говорить: ветви зимой скребутся друг об друга, ветер шелестит. Мне нравятся постукивающие листья и птицы, торопливо машущие крыльями.
Было что-то странное в том, как бармен использовал слова женщины. Но, когда он говорил, казалось, будто он светится изнутри, словно его кожа и скелет были всего-навсего ламповым стеклом, скрывающим его сверкающее сердце.
Бармен пустил кружку эля в сторону Мармелад, которая перехватила ее, не расплескав ни капли.
Рид положил на стойку еще четыре зена.
– Вы когда-нибудь слышали о колоколе с корабля «Золото пустыни»? – спросил он бармена.
Клариан и ухом не повел, после чего Рид, откашлявшись, повторил свой вопрос. И только когда молодая женщина глазами и жестом дала бармену понять, что к нему обращаются с вопросом, тот повернулся и уставился на Рида своими светло-голубыми глазами.
– В чем дело? – спросил он.
– Колокол с корабля «Золотая пустыня».
– Все мои предки имели дело с колоколами. Конечно, я знаю его.
Произнося эти слова, бармен не сводил взгляда с лица Рида.
Краем глаза Рид увидел, как Жюль качает головой. Бармен даже не взглянул на язычок колокола. Либо он не знал, какому колоколу тот принадлежал, либо был большим лжецом.
В этом местечке оба варианта были возможны.
Рид продолжил, ожидая увидеть в глазах Клариана огонек понимания:
– Когда корабль короля Филдспара затонул в самом центре Эфигианского моря, на дно ушло всё – и сокровища, и команда. Но, как говорит легенда, и сейчас можно услышать, как из-под воды звучит колокол корабля. Это печальный звук – словно все граждане Ликкаро оплакивают судьбу своего королевства. Они плачут от несправедливости Регентов. Плачут по тому, что потеряли, оплакивают свою бедность, свое жалкое никчемное существование.
Клариан жадно пожирал произносимые Ридом слова, но не слухом, а глазами. И Рид понял – этот человек глух. И он лгал не потому, что хотел представить себя более важным или знаменитым, чем был на самом деле. Он лгал, чтобы создать еще один вариант самого себя – того, кем он хотел бы быть, но кем никогда не будет. Его водянистые глаза всасывали описание колокола – так, словно он действительно мог услышать его глухой звон, услышать голоса, доносящиеся из-под воды. И, наверное, если бы он смог достаточно долго притворяться, он бы поверил в то, что создал в своем воображении.
