В одно время для выполнения «Продовольственной программы СССР» ведра для отходов появились и в моем подъезде, а во дворе, на «мусорке», подванивал гигантский накопитель. Граждане Страны Советов по-отечески и в принудительном порядке заботились о корме для пригородных поросей.
До попадания за решетку я не имел ни малейшего представления о том, как поступают с объедками в Соединенных Штатах.
В Форте-Фикс в пищевые отходы уплывали великие килограммы неиспользованной еды. Как от самих зэков, так и остатки с кухни.
Посередине посудомойки стоял небольших размеров пресс, куда и впадала кухонная Вонючка. Когда емкость наполнялась до краев, из нее отжимался «сок», а жмых из объедков отправляли на помойку.
Этот удивительный и бесконечный процесс по каким-то совершенно непонятным причинам меня гипнотизировал. Чудо чудное, диво дивное.
Американский уголовник Мax Shlepentokh трудился в лучшей части ада – он вынимал горячие пластмассовые подносы и стаканы из гигантской посудомоечной машины и устанавливал их на тележку.
Когда она наполнялась, работники выкатывали ее на авансцену – блестящую от хрома «раздачу».
Коричневые затертые подносы с углублениями для пищи служили зэкам тарелками для первого, второго, «салата» и редкого десерта.
Круг замыкался.
От посудомойки до моего «салатного бара» было подать рукой, поэтому ухандокавшийся Максимка время от времени заглядывал ко мне в гости.
По сравнению с ним я был сух и чист, а мои обязанности требовали университетского образования.
Перед началом трудовой смены салатчики запасались большими металлическими контейнерами с провиантом.
Я, как и мои коллеги, таскал их из-за кулис на вытянутых руках и оттопыренном животе. Черные повара и поварята наполняли емкости едой и передавали нам в руки.
Мы отвечали за раздачу народным массам гарниров, гнилых овощей, соли-перца и «дрессинга»[252].
Самые шустрые из нас пользовались «салат-баром» как крайне удобной торговой точкой. Удаленный от вертухаев прилавок позволял более-менее безопасно устраивать распродажу государственных продуктов.
Менты это прекрасно знали и несколько раз в день устраивали проверки и обыски. Я в товарообмене участия не принимал – им занималась местная латиноамериканская мафия, и чужака в прибыльный бизнес не впускали.
Скажу честно – не особенно и хотелось.
Моя «секция» выполняла важнейшую физиологическую функцию. На «главной» раздаче арестанты получали небольшую порцию «белка» и за ее размером следили дуболомы.
У меня зэки ублажали себя по полной программе.
И на обед, и на ранний пятичасовой ужин главным тюремным гарниром выступала смесь риса и фасоли.
В странах третьего мира эта комбинация заменяла оголодавшему населению и рыбу, и мясо. Заключенные жадно накладывали себе на подносы целые горы из «rice and beans»[253], чтобы хоть как-то заглушить чувство голода.
Иногда мы раздавали «макарони сэлад» – холодные рожки, перемешанные с морковкой и майонезом. Еще реже – варенную в кожуре гнилую прошлогоднюю картошку. Совсем изредка – быстрорастворимое искусственное пюре.
Овощная часть «салатного бара» тоже не блистала особым разнообразием. Подпорченного салата-латука всегда выдавали много. Пару раз в неделю появлялись витаминосодержащие деликатесы: рубленная капуста, натертая морковь, безразмерные куски безвкусных огурцов и любимый в Америке сельдерей.
Случалось, что зэков радовали супчиком, сварганенным по принципу «что боже тебе не гоже».
Я любил эти редкие фантазийные похлебки, хотя Лук Франсуа мне их есть запрещал: «Лео, это – сплошной жир и мука для густоты. Ты же, кажется, сбрасываешь вес, а не набираешь?»
Мне становилось стыдно, и я нехотя проходил мимо пахучего варева.
Евро-арабо-диабетичкам, получавшим специальное кошерное питание, есть с «общего стола» категорически запрещалось. Мы были привязаны к белым пластиковым контейнерам с соевыми котлетками, соевой рыбкой и соевой отбивной.
Белковая часть семитской жрачки экспортировалась из нью-йоркского района Вильмсбург, где в мире и согласии проживали хасиды, богема и хипстеры. Там-то и размещалась заветная фабрика по производству и упаковке религиозной еврейской еды. Как сообщала небольшая наклейка на хрустящем пластике: строгий религиозный контроль над процессом осуществлял некий ребе Соломон Виткинд. Мне на его месте было бы стыдно за крошечные порции невкусного провианта, поставляемого соплеменникам в темницы США. Я зачастую игнорировал кошерную еду – мои глаза не хотели смотреть на всеобъемлющею и всепоглощающую сою и арахисовое масло.
Как и многие другие «кошерники», процентов на пятьдесят я питался приобретенным на кухне и купленной в ларьке провизией. Плюс время от времени я совершал запрещенные набеги на «общий стол».
За этим непочтительным, но крайне необходимым для вкусовых сосочков занятием меня ловили несколько раз.
Надзиратели ходили мимо столов и искали нелегальную еду.
Поэтому я часто превращался, как говорил мой друг Лук Франсуа, в «stress box», то есть в «ящик со стрессом».
Как минимум раз в день я что-то покупал у испаноговорящих торговцев – вареные всмятку яйца, более-менее нормальные сосиски, ветчину или рыбные котлеты из офицерской части столовой.
При этом никакой скидки «для своих» я не получал. Тем более потом, когда мне все-таки удалось перебраться на другую работу.
Латиносы видели во мне «белого человека», который по определению должен был иметь тугую мошну.
Кусок курицы уходил по три доллара, пять яиц – за доллар, ветчина – за полтора.
Я вовсю пользовался своими кухонными связями – ворованного на всех желающих не хватало. Еда однозначно была в дефиците.
Сверхнаглостью у «кошерников» считалось получение какой-нибудь вкуснятины (наподобие подаваемой раз в неделю курицы) прямо в «основной очереди», под самым носом у мента.
Дуболомы не оставляли зэков на раздаче без присмотра ни на минуту. Если полицай отворачивался, то за это время часть «дефицита» сразу же куда-то улетала.
Кухонный офицер не только следил за раздатчиками, но и собственноручно отмечал семитов и мусульман в особой компьютерной распечатке.
Иногда мне самоуверенно казалось, что очередной дежурный дуболом не помнит заключенного Трахтенберга в лицо. Тогда я пытался раствориться в толпе из двух с половиной тысяч зэков и какое-то время устраивал Хэллоуин местного значения.
Я снимал или, наоборот, надевал темные очки, закрывал салфеткой свою фамилию над карманом рубашки или телогрейки или подозрительно по-шпионски смотрел себе под ноги.
