– Я никуда не поеду.
– Поедешь, куда денешься. Только ты должна уяснить, что выхода другого у тебя нет, а раз нет, то что же кочевряжиться? Расслабься. Нас ждет новая жизнь, очень даже неплохая жизнь. Я хочу, чтобы ты это поняла и перестала бы выкаблучиваться.
– Я не…
– Хватит! Мне надоело тебя уламывать! Или ты едешь со мной добровольно, или… Да пойми же, у тебя действительно нет другого выхода. Оставить тебя я не могу. По разным причинам. Во-первых, ты мне нужна, а во-вторых, ты уже играешь в моей игре, знаешь весь расклад: сценарий и роли. Как же я могу тебя оставить? Никак не могу. Ты должна поехать и поедешь.
– А если нет? Как ты можешь меня заставить?
– Как? А ты не догадываешься? Сама же меня убийцей называла. Вот-вот, по своей специальности и заставлю. Ты ведь не хочешь умереть, правда? И прямо сейчас. Не вообще когда-нибудь, а сейчас. Представь, через десять минут, через полчаса, через час ты вдруг перестанешь жить. Я предполагал, что ты можешь заартачиться, и к такому варианту тоже подготовился. Даже смерть тебе выбрал. Выглядеть это будет как самоубийство. Причин для него у тебя сейчас хоть отбавляй: любовник убит, причем дважды убит, бывший муж в КПЗ – нервный стресс и полное разочарование в жизни. Тут и Гаврилов не заподозрит ничего, тем более тебя знает. Ты же вообще истеричка. И притом дура. Такие-то и кончают жизнь самоубийством по поводу и без повода. Ну, а у тебя причина уважительная – все несчастья разом свалились на бедную глупенькую головку. Вполне естественный шаг. Нет, ты только вообрази: кровавая ванна и белое-белое тело. Ты ведь и сама бы выбрала себе именно такую смерть. Из окна выбрасываться не с руки – третий этаж, слишком ненадежно, а вдруг только искалечишься? Вешаться? Это уж вообще некрасиво. Застрелиться тебе не из чего. Отравиться? Дозу можно не рассчитать, да и таблетки где-то взять нужно, а ты не в том состоянии, чтобы куда-то идти, что-то где-то искать. А вены перерезать – милое дело: надежно и просто, все под рукой. Сделать укольчик, чтобы не было мучительно больно и страшно, набрать теплую ванну – и чирк по запястьям.
– Нет! Я не хочу! Нет!
– Тише, тише. Нет так нет. Я тоже думаю, что можно обойтись без крайних мер. Зачем нам все эти неприятности? Мы и так договоримся, правда?
– Ты не станешь меня убивать! Какой интерес тебе меня убивать, если я сейф?
– Так ведь я и не хочу. Но, согласись, если уж ты ни в какую не захочешь со мной ехать, что мне еще останется?
– Ты потеряешь все, если меня убьешь. Вся твоя комбинация, весь твой чертов сценарий полетит к дьяволу.
– Ну, во-первых, потеряю я не все. Кое-что у меня все-таки есть и без тебя. А во-вторых, если сейф не открывается, лучше его уничтожить. Не оставлять же недругу. И потом, ты ведь не только сейф, Катенька, ты еще и свидетель, очень много знающий свидетель.
– Я уже и так все рассказала.
– Напрасно, напрасно.
– А нового я ничего не знаю, значит, уже не свидетель. Я больше для тебя не опасна с этой стороны.
– Ты опасна для меня со всех сторон. И опять же повторяю: если ты заартачишься, я тебя уничтожу – не достанется мне ничего, так хоть удовольствие получу.
– Удовольствие?
– Ты себе и не представляешь какое.
– Ты… ты просто маньяк!
– Маньяк? Глупости! Никакой я не маньяк. Маньяк! Словечко-то какое пошлое, обывательское. Ко мне оно совершенно не подходит. Я, Катенька, поэт.
– Ты убийца.
– Как будто поэт не может быть убийцей. Да, по существу, убийцей может стать всякий.
– Ты сумасшедший! Ты просто псих!
– Да нет же, нет. Я поэт. Поэт по рождению, поэт по сути своей. Я убиваю как поэт, наслаждаюсь как поэт и люблю я тоже как поэт. Я полюблю тебя, Катенька, если мы будем вместе. И ты меня тоже полюбишь. Убивать, любить и наслаждаться мы будем вместе, мы сольемся в едином экстазе, мы станем единым целым. Нет, я не прав был, когда говорил, что не люблю тебя. Я люблю тебя, уже и теперь люблю. Да ты же красавица, Катенька. Она, та, другая, которой тоже уже больше нет, тебе и в подметки не годится. Ты… самая прекрасная женщина на свете. Ты… самая лучшая. И ты научишься убивать, наслаждаться и любить. Иди ко мне. Ты никогда еще по-настоящему не любила, ты не умеешь еще любить. Ну что было в твоей жизни? Кто в ней был? Этот твой Вадим? Ну это даже не смешно. Такого любить невозможно. Или этот старый боров Михаил? Это же не любовь, извращение. Старое, дряблое тело, отвисший живот, реденькие волосики. Ну можно ли такого любить? У любви должно быть прекрасное тело. Твое тело – прекрасно, мое тело – прекрасно, они созданы друг для друга. – Ренат нежно коснулся Катиной щеки. Девушка дернулась, как от удара током. – Ты хорошая. Умная и такая красивая! – Рука Рената скользнула по Катиной шее. Катя вскочила, Ренат обхватил ее руками и опрокинул на диван. Девушка забилась, замотала из стороны в сторону головой. – Что ты, что ты, моя маленькая? Все будет хорошо, все будет очень хорошо.
– Пусти! – Ей наконец удалось вывернуться из-под его жаркого, сумасшедше дышащего тела. Но он снова навалился, подмял ее под себя. – Пусти меня, сволочь! Помогите! Помогите! – Катя закричала, снова рванулась и изо всех сил ударила его по лицу кулаком. Удар пришелся по носу и получился очень болезненным. Ренат выпустил Катю, вскрикнул и схватился за разбитое лицо.
– Помогите! На помощь! Помогите!
Катя была уже у двери комнаты, но он настиг ее, схватил за плечи, отбросил на диван и прижал коленом.
– Вот, значит, как? По-человечески ты, я вижу, не понимаешь. Ну что ж. Ладно.
На секунду Ренат отпустил Катю, а потом что-то острое впилось ей в руку. В ушах зашумело, Катя обмякла, как тряпичная кукла, ей сделалось нестрашно.
– Раз ты так, значит, и я с тобой так. Я хотел по-хорошему. Я думал…
Тело, невесомое ее тело, подняли, и оно поплыло куда-то, тихо покачиваясь, в темноте. Но вот вспыхнул свет. Зашумела вода. С ее безвольного тела снимали одежду. Ее безвольное тело положили в почти пустую еще ванну. Вода была слишком горячей, а ванна слишком холодной. Но это ничего, скоро все уравновесится…
Резкая боль полоснула ее по запястьям. Катя вскрикнула и отдернула руку. Она открыла глаза. Эта мгновенная боль вернула сознание, вывела тело из умиротворенного состояния.
В дверь позвонили. Нет, наверное, не в дверь, звон в ушах, в голове.
– Вот черт!
Опять позвонили. Да, наверное, в дверь. Они думают, что она может открыть, как смешно! Разве можно открыть, когда тело почти растворилось, слилось с водой в экстазе блаженства?
– Черт! Черт! Черт! Не успеть!
В дверь звонить перестали. Теперь ее просто выламывали.
Жуткий грохот, невыносимый грохот. От этого грохота взорвется голова. И голос кричит, не кричит, а вопит, странно воет. Чей это голос? Ну да, Рената, Жени, Сергея. Зачем он так странно воет? И грохот, грохот. Этот грохот никогда не кончится. Грохот…
