– Лёптёп. Лёптёп.
«Сам ты лёптёп», – думал я, размышляя о том, что делается в его голове.
Настоящий обыск начался при посадке. Секьюрити проверяли пассажиров выборочно, двоих из рейса. Я пришел на посадку первым. С ножницами в боковом кармане куртки. И был застигнут врасплох. Женщина вскользь прошлась руками по моему телу, сказав, что для более чувственного ощупывания сейчас явится специальный мужик. Углубилась в гадюшник рюкзака. Выложила все мое барахло на всеобщее обозрение. Аккумуляторы для фотоаппарата вперемешку с носками и трусами смотрелись эффектно. Я успел переложить ножницы в рюкзак и встретил досмотрщика с чистой совестью. Перевоз ножниц всегда заставлял чувствовать себя преступником: состояние для меня привычное.
Один раз мне удалось разжалобить барышню-проверяльщицу. Я сказал, что ножницы – подарок моей безвременно ушедшей из жизни любимой женщины. Состроил ей виноватые глазки. Пообещал купить духи в «Duty Free». Она меня пожалела. До сих пор помню ее веснушчатое лицо с насмешливой юной улыбкой. Она умела дружить с мужчинами. Я сказал ей, что она улыбается улыбкой моей судьбы.
Такая эквилибристика рано или поздно должна была закончиться. Символично, что это произошло в аэропорту Минска, в секторе для посадки F. Я судился с женой, пытаясь забрать детей, и летел с очередных слушаний по делу. Подступивший пиндец почувствовал мгновенно. У досмотрового сканера стоял низкорослый жилистый бульбаш в пиджаке не по размеру. Лицо в оспинах, под скулами играют желваки, источающие ненависть к человечеству. Девушки таких не любят, никто их не любит. Зачем же ему любить других? Он заставил парня, идущего впереди меня, включить ноут. Сказал это таким голосом, что с ножницами я тут же попрощался. Он нашел бы их, если бы у меня их не было.
– Колющие и режущие предметы к провозу запрещены, – сказал он холодно, – дайте-ка мне их. Где вы их прячете?
Очевидно, белорусская машина просветила мой айфон насквозь. Все его внутренности и секретные микросхемы. Я понимал, что запираться бессмысленно.
– Вы можете сдать их в камеру хранения.
Я безучастно поинтересовался о цене на эту услугу и бросил свои «Золинген» в мусорное ведро. Я мог повторить старый трюк и выудить их обратно, но не хотел. Я чувствовал, что время свободы и путешествий налегке подходит к концу. Я должен вернуться к детям. И летать теперь вместе с ними. Груженным плюшевыми медведями, пластмассовыми автоматами, сумками и чемоданами.
Южный крест
Некоторое время дети спорили. Девочки хотели идти на дискотеку, а я с сыном собирался ловить крабов. Океан шумел прямо за порогом. Недавно начался прилив, подтачивающий за ночь полоску пляжа до небольшого песчаного обрывчика, на который в поисках пищи и карабкалась крабья мелочь. Гриша вооружился фонарем, который привез из дома, Катя с Кристиной включили фонарики в своих мобильных телефонах. Я знал, что это занятие понравится всем. Вчера мы с Гришкой ходили на разведку, но поймали лишь несколько крабов. Сын оставил их во дворике сушилки, примыкающей к ванной: такая камера-одиночка без крыши. Крабы прорыли в песке норы и затаились. Чтобы выбраться наружу, им необходимо было выкопать подземный ход.
Берег был пуст. Соседи уехали. Тут и раньше ночью мало кто появлялся, а сейчас было уже за полночь. Океан воровато утаскивал с пляжа бесхозные лежаки и раскладные кресла. У воды стояли округлые песочные башенки с промокшими кокосами на вершинах, готовясь вот-вот исчезнуть в волнах прилива. То тут, то там лохматой головой к волнам лежали поваленные пальмы, перегораживая нам дорогу. Я побаивался, что кто-нибудь из детей споткнется, и краем глаза следил за ними.
Мы входили в рассеянные крабьи стаи с включенными фонарями, но крабы пугались света и стремительно уходили обратно в воду. Они бежали на цыпочках – быстро, как треножники марсиан. Нам удавалось засыпать песком немногих. В песке крабы чувствовали себя в безопасности. Их можно было аккуратно раскопать, достать за панцирь и бросить в целлофановый пакет, который взялся носить я сам. Мы бегали с пригоршнями песка, кричали. Кристя имитировала охоту. Насыпала горку песка и звала нас на помощь – достать добычу.
– Убежал, – искренне сокрушалась она. – Смотрите, вот он! Гриша, лови его! Такой большой был… Мне не везет…
Охота вряд ли меня вдохновляла. Скорее я разделял радость детей.
Пройдя метров двести по берегу, мы изменили тактику. К крабам было решено подходить в темноте и включать фонари внезапно, чтобы они не смогли разбежаться при нашем приближении. Теперь мы оказывались в местах, усеянных членистоногими тварями, но улепетывать в разные стороны они начинали куда позже. В их стремительности было что-то от тараканов, но брезгливости они не внушали. Иногда я прижимал крабов ногой и вдавливал в песок, чтобы дети смогли выкопать их сами. Азартом прониклась даже Катька: она поймала несколько штук без помощи брата, принесла и бросила мне в пакет. Сын прихрамывал после очередной операции, но метался по берегу как заводной.
За игрой мы дошли до места, казавшегося нам немыслимо далеким: до окончания острова. От причала отходил шумный, пьяный кораблик с загнутым в виде полумесяца штевнем. Неподалеку в неподвижной стойке замерла белая цапля. У самого берега в свете фонарей мелькали небольшие рифовые акулы. Вода у берега даже ночью светилась купоросовой голубизной. На вывеске у пирса висело расписание кормления морских скатов. Я вошел в воду, и акулы с любопытством подплыли к моим ногам, одна даже ткнулась носом в большой палец на ступне.
– Как мне хорошо здесь, – прошептал Гриша. – Никогда так не было. Папа, ты украл нас навсегда? Мы будем жить здесь, потом еще где-нибудь, потом еще… Да? Мы будем путешествовать по островам и морям?
Я посмотрел на его святящиеся волчьи глазки под взлохмаченной прической.
Неделю назад я стоял в длинном коридоре музыкальной школы города Сморгонь, надеясь найти сына по звукам флейты. Крытые линолеумом полы блестели в свете полдня липкой чистотой. Стены украшали портреты композиторов, выполненные на цветном принтере. В классе баяна играл то ли баян, то ли аккордеон. Я заглянул в кабинет и увидел девочку, одиноко сидевшую на табурете с огромной гармошкой. В зловещей пустоте летали мухи, белели графики приема граждан в областном Совете депутатов. Поднялся на второй этаж. Пошел на звуки пианино. В классе обнаружил другую девочку, сидевшую в одиночестве за фоно. Она пыталась выстучать «Богатырские ворота» Мусоргского.
В школе, кроме этих двух подростков, никого не было. Я вышел на улицу покурить и натолкнулся у входа на группу шумных мужчин и женщин. Они что-то весело обсуждали, словно вернулись с пьянки или получили зарплату. У каждого в руках была авоська с завернутыми продуктами.
– Вы его папа? – спросил мужчина спортивного вида в сером костюме. – Он у Невмержицких, пошел к Галке. Знаете?
Сейчас мальчик ликовал в волнах надвигающегося прибоя. Он хотел искупаться, но я запретил ему это делать из-за акул. Они хоть небольшие, но все-таки хищники. В легенду о том, что они добрые, я не верил. Добрых акул не бывает.
